Зарождение добровольческой армии

— Марья Антоновна, ввиду того, что ваша работа затягивается, мы хотели поговорить сегодня с вами. У нас в комитете некоторые члены недовольны, что вам и Андриенко приходится часто ездить, рискуя жизнью, в ущерб вашему прямому делу — помощи пленным. Работая для создания новой армии, мы не должны забывать, что в плену более 3 000 000 солдат ждут помощи только от нас. Так работать, как сейчас, мы далее не можем. Каждый день все больше приходит офицеров, прося о помощи, но помочь всем мы не в состоянии; ни денег нет, ни одежды — все роздано. Хоть вы и скрываете, сами отлично видим, с каким трудом вы всякий рубль добываете. Буржуазия, на которую вы надеетесь, денег дать не хочет. Так пусть и пеняет на себя! Небось большевики только свистни — в зубах деньги понесет. Подумайте, у каждого из нас семья. Если раскусят нашу организацию, никому несдобровать. Что будет тогда с нашими семьями? Кто поможет? Не те ли, кто кричит о спасении России, ничем не желая пожертвовать? Вот мы и хотели все это выяснить. Видите, что делается, — добавил с отчаянием Крылов, — ну разве можно этим людям отказать, каким для того надо быть мерзавцем!

Боже, как изныла у меня душа! Крылов был прав, солдаты видели, с каким трудом я доставала каждый рубль, деньги пленных были тоже затронуты. Как могла я оправдаться перед солдатами? Оставалось только уйти.

— Выяснять нечего, господа. С первого дня моей работы я объявила вам, что уйду из комитета. Вы сами просили остаться и предложили свои услуги. Что касается денег, вы правы, очень трудно доставать их. Обеспечить каждого офицера хотя бы 2000 рублей я не могла, не получив суммы, обещанной Второвым. Вы знаете, он посулил было 100 000 рублей, а дал всего–навсего 22 500.

— Марья Антоновна, — перебил меня Крылов, — вспомните мое слово: и вас подведут эти господа. В лучшем случае — тюрьмы не миновать. Вот увидите, и для вас ничего не сделают. Все трусы они, нет патриотов в России. Не думайте только, Марья Антоновна, что и мы струсили. О нет! Мы‑то хотим работать, да без денег ничего не сделаешь.

— Чтобы не было неприятностей, — сказала я,— сегодня я состою в комитете последний день. — И, обращаясь к Андриенко, я спросила, будет ли он сопровождать меня на Дон.

— Как ездил с вами, так и буду ездить. Если это комитету мешает, могу уйти вмете с вами.

Солдаты молчали, видимо подавленные. Могла ли я сердиться на них? По существу, ведь они были правы.

Из комитета я поехала домой с мигренью. Обещая быть утром, я сказала собравшимся офицерам, что через день или два двинемся на Дон. В моей комнате оказалось много народу: офицеры, дети, старики. Что делать, неужели всех бросить? Они шли ко мне, зная, что я могу часами слушать их, что чувствую их нужду и всякое горе переживаю с ними… Со мной не нужны были прошения, которые разбираются в заседаниях; я понимала, что помощь требовалась немедленная. В Москве этого не учитывали: сытый голодному не товарищ.

Но видно, за испытания этого дня Бог захотел меня утешить. Дома передали мне пакет с 10 000 рублей и запиской: «Прошу принять скромную лепту на ваше великое и святое дело — спасение бедного офицерства. Русский человек».

Я так никогда и не узнала, кто был этот жертвователь. Совершилось прямо чудо! В такую решительную для меня минуту на ожидание мое откликнулась добрая душа человеческая…

Выдав документы и деньги отправлявшимся в одиночку на Дон офицерам и сделав все возможное для их семей, я осталась одна–одинешенька. Утешало меня только то, что я успела захватить с собой большое количество комитетских удостоверений, — ведь ввиду ухода моего из комитета, я могла и не получить их больше. Не с кем было посоветоваться. Домашние мои и без того огорчились, догадываясь, что я переживаю какую‑то драму. Я чувствовала себя совсем больной, легла рано спать — в первый раз за много дней — около 11 часов вечера. Скоро уснула. Утром пришел Андриенко, мой верный союзник. Принес бланки из комитета, всего было около 300 удостоверений.

— Я напечатал их вместе с Крыловым, — сказал он. — А сейчас пойдемте с вами в совет депутатов, авось удастся дело с мукой.

В совете к нам подошел какой‑то большевик, которому мы и представили наш мандат уполномоченных для переговоров об обмене муки на одежду и белье. Член совета отправил нас в комитет по продовольствию Москвы, находившийся там же в совете и состоявший исключительно из евреев. Андриенко показал нашу бумагу. Просмотрев ее, член совета решил:

— Очень хорошо. Продовольствия в Москве мало, мука нужна. Может быть, товарищи, вы могли бы взять 30 вагонов муки в обмен на мануфактуру?

— Да. Но как доставить муку? — спросила я. — Ведь не скрыть, что везем 30 вагонов с мукой; какие‑нибудь бандиты убьют нас и муку разграбят.

Член совета призадумался.

— И это правильно. Нынче все скоты, не люди. Но у вас есть вооруженная команда.

Мы поспешили согласиться.

— Хорошо, едем. Но привезти сразу 30 вагонов, вы сами понимаете, нет возможности. Будем провозить по 5—6 вагонов. Да и для этого нужна команда вооруженных солдат немалая.