Зарубежные письма

Что знала я об Эрфурте, кроме Эрфуртской программы? Есть знаменитый «малиновый звон» в Бельгии, куда съезжаются туристы, чтоб послушать колокола; были «сорок сороков» у нас в Москве, они перекликались со всех концов города. И есть знаменитые колокола в Эрфурте. Когда-то в детстве я читала о них и запомнила: колокольный звон — это прежде всего музыка. Огромные, средние и малые, медные и серебряные «колпаки», внутри которых бьют по их стенкам такие же металлические пестики-языки, — это вовсе не церковный придаток, а музыкальный инструмент, как и орган в церкви. Его можно (и надлежит) слушать по-светски. Стоит только узнать, как создавали колокола знаменитые мастера несколько столетий назад! Ведь они их творили, как Страдивариус или Амати скрипку. Даже вдохновенней скрипки, потому что у скрипки не было имени, кроме имени ее автора, а колокола назывались. В Эрфурте, в главном соборе и в церкви Севери, их целое общество: Глориоза, Иозеф, Ио-ханнес, Андреас, Кристофор, Контабона, Осанна, Мария, Марта, Михаил и т. д. У Марты целая драма жизни в надписи на ее теле: «Я зовусь Марта, отлита в году 1475, лопнула в 1955 и снова отлита в 1962». Снова отлита замечательным мастером Шиллингом в социалистической республике, весом в девятнадцать центнеров, и украшена, как украшали мастера свои колокола столетия назад. Глориоза, которую там, наверху, никто не видит, — настоящее произведение искусства. И математика, чувство пропорций, отношение веса к площади, к вогнутости — ведь каждый колокол это прежде всего звук, не только звон. Звук определенной высоты, дающий свой тон в гамме звуков других колоколов разной величины и объема. Играть в них, быть звонарем — значило делать музыку, плывущую с высоты на землю. Переливы этой гулкой музыки напитывали слух, сообщали человеческой душе свой высокий настрой, захватывали свежестью, бодростью, гражданским мужеством. До пятидесяти звонарей — сто сильных мужских рук — приводили в большие праздники в движение тяжелые пестики, раскачивали, били по стенкам, чередуя различные тона чуть ли не в полифонической взаимопоследовательности, входя постепенно вместе с усталостью все в бо́льший и больший раж. И подобно тому как орган, изделие ручных мастеров, перешел в наше время на электрическую энергию, искусство колокольного звона тоже освободилось от человеческих рук: сейчас все колокола в Эрфурте, кроме серебряных, ударяются с помощью электричества.

Выспавшись в гостинице, снабженной частичкой «ин», что соответствует нашему «Интуристу» и тройной цене за номер, мы ранним утром побежали на центральную площадь, над которой высились на горе знаменитые храмы. Они молчали, день был обычный. И заперты на замок, не дав нам увидеть шедевры немецкой готики внутри. К ним, как к римской «Ара Цёлли», вела арфоподобная бесконечная лестница с широкими ступенями, сейчас обледенелыми и заснеженными. Пока мы, спотыкаясь, брели наверх, пядь за пядыо беря эти ступени, мимо нас вихрем слетали по ним вниз мальчишки, победоносно задрав носы к надписи, на которой внушительно стояло предупреждение: «Не скатываться!» И было в этом что-то удивительно живое и человеческое.

У Эрфурта славное прошлое: в 1891 году на съезде Социал-демократической партии Германии здесь была выработана Эрфуртская программа. Во время поябрьской революции, 2 ноября 1919 года, здесь родилась одна из первых групп коммунистической партии. В тридцатых годах эрфуртские коммунисты яростно боролись против фашистской диктатуры, ушли в подполье, многие заплатили за это жизнью. Здесь, как и в Эйзенахе, и в Лейпциге, и в Берлине, особенно чувствуешь ту черту в ГДР, которую хочется назвать «марксистской воспитанностью рабочего класса». Ленин говорил о нашем народе, что мы «выстрадали» марксизм. Всей суммой революционных движений в России мы учились классовому характеру борьбы; даже в стихийных восстаниях — у Пугачева, у Степана Разина — понятие об угнетенном классе как об основной силе возмущения против класса угнетающего было основным. И это практически воспитывало к принятию марксизма, к пониманию классовой борьбы. Не все народы были исторически так подготовлены. Но анализ немецких народных движений, крестьянской войны, данный Марксом и Энгельсом, это ведь для рабочего класса Германии как pro domo sua, о своем доме. Отношение к марксизму — более интимное, более личное, более свое. Почти в каждом городе ГДР историко-революционные события, собранные в музеях или хотя бы упоминаемые в истории города, носят черты марксистской школы, опыта классовой борьбы. Отсюда перекличка этих городов с нашими, более тесная связь ГДР с нашей революционной традицией, с Лениным. При путешествии по городам ГДР атмосфера марксистской воспитанности — определение чуть натянутое, но другого сейчас не подберу — была лично для меня самым ценным впечатлением.