Зарубежные письма

День еще далеко не кончился. Мартовский день — со смесью снежной кашицы под ногами, с пронзительным весенним ветром, бьющим вам в лицо этой же кашицей с мокрого неба. И мы едем в Пробстхейде на Русскую улицу, названную так еще сто пятьдесят шесть лет назад, в 1813 году, — «провиденциально», как любят говорить об этом немецкие справочники. Если искать забавные совпадения, то вот и еще одно. Пробстхейде в переводе означает «лужайка благочинного», — должно быть, луг у священника был немалый, он и сейчас, когда подъезжаешь сюда, охватывает вас простором и свежестью. Снег кое-где сошел, проступила молодая травка. У этого старого поповского луга прячется в густых деревьях домик, где была типография социал-демократа Германа Рау. Когда возник вопрос, где печатать «Искру», Ленину порекомендовали эту типографию, а наборщика, Иосифа Блюменфельда, он подыскал сам. Вот только русского шрифта не было. 11 тогда рабочие другой лейпцигской типографии, где печаталась для России Библия, раздобыли с ней часть русского се шрифта и принесли Ленину. Так пробст и Библия послужили коммунизму…

У домика — стела с профилем Ленина и надписью по-немецки: «Здесь в декабре 1900 года был напечатал первый номер созданной В. И. Лениным первой общерусской марксистской газеты «Искра», на окнах домика крепкие решетки, внутри — тепло, светло, чисто. У входа за столом, покрытым брошюрами на нескольких языках, фотографиями, большими факсимиле с первой страницы первого номера «Искры», сидит милая пожилая хранительница музея, фрау Ильзе Эйленбург, охотно рассказывающая, как разыскали в 1956 году это здание. Нелегко было его найти. Только один старый рабочий знал это место, но упорно молчал, считая себя связанным клятвой не говорить об этом никому. Поиски, расспросы, случайные известия, упорные стремления доискаться — и наконец домик найден и приведен в порядок. В первой комнате общий музей Ленина и первых шагов русской революции, а дальше оборудование типографии, какой она была почти семьдесят лет назад: старая печатная машина, старая наборная касса. Мы попали в это святилище действенного печатного слова, когда туда приехал внук И. Родченко, привезший в дар музею старые фотографии и материалы. И уже с сумерками верпулись в город, накупив фотографий первой страницы первого номера «Искры».

Но мне как-то но сиделось дома. Я вышла в черноту мокрого, зябкого вечера и долго ходила по улицам Лейпцига, угадывая сквозь черноту ночи его старые очертания.

Я шла по мокрому кольцу Дитрихринга, мимо неоновых букв Дома немецко-советской дружбы и вдруг уперлась в темный массив приземистой церкви св. Томаса. Здесь долгие годы скромный лейпцигский органист Иоганн Себастьян Бах неизменно входил в церковь сквозь боковую деревянную дверь. Сейчас эта дверь снята, опа стоит в эйзенаховском музее Баха, где я увижу ее через несколько дней. А в прославленной им церкви поют мальчики тоже прославленного хора… Остановившись, я вдруг услышала: мальчики пели! Серебристое восьмиголосие двойного хора, словно полоса лунного света, пролилось из незапертой двери на улицу.

Я вошла в церковь. Она была, казалось, наполнена музыкой до самых стен купола. Рокотал и замирал орган, чистые, как хрусталь, молодые голоса выводили баховский мотет: «Споем господу новую песню». И, тихонько став на приступочку, я втиснулась на свободное место.

Письмо третье: По дороге в Веймар

1

В том, что у человека мало времени, есть своя хорошая сторона. Время — гибко, оно растягивается. Впечатления ложатся в короткие сроки более компактно, более близко друг к другу, и картина путешествия становится полотном, густо насыщенным деталями. В таких полотнах, где правда, теснота времени заменена теснотой пространства, вся прелесть итальянского кватроченто и обобщающая сила любимого мной Гирляндайо. Все эти мысли проносились у меня в голове, покуда машина с великой скоростью несла нас по заслеженным полям ГДР, двигаясь к Тюрингии. Конечно, было бы хорошо пожить в Эрфурте, остаться на недельку в Эйзенахе, все пересмотреть по гиду и без гида, чтоб надоесть потом читателю бесконечными описаниями. Но нельзя так нельзя. Март месяц был в разных частях страны неодинаков. Кое-где мы ходили по сухой, как лысина, земле, нагретой солнцем, с прораставшими на пей редкими зелеными волосинками новой травы. Кое-где бежали под проливным потоком снего-дождя, тщетно прикрывшись вместо зонта газетой, и ветер обдавал нас пригоршнями, срывая мокрую газету. По в общем и целом это была весна, и весна пахла из-под ног лужами, вставала в небе пронизанными ветром облаками, дышала корой деревьев, улыбалась из-под туч солнцем. Мы ехали в Веймар из Лейпцига, если судить но карте, кривой дорогой — через Эрфурт и Эйзенах.