Зарытая кукла

Алевтина Петровна после отъезда Клары Федотовны ходила как потерянная. Она старалась днем побольше нагрузить себя делами, а когда вечером усталая ложилась в постель, сон не шел к ней, а в голову лезли тяжелые воспоминания. Она как сейчас помнила, как эта дорогая кукла попала к ней. В дом игрушку принес отец Алевтины Петр Иванович. Он был одним из первых, в деревне кто поддержал новую власть. Но, почему-то его понимание текущего исторического момента свелось только к лозунгу «грабь награбленное», что озлобленный мужчина и делал. Когда мать Алевтины – Пелагея, бледная забитая женщина, увидела в руках у мужа дорогую игрушку, она испуганно прикрыла рот рукой и быстро ушла в горницу. Она по привычке поднесла руку ко лбу, чтобы перекрестится, но взгляд упал на белевшие следы икон в углу. Муж недавно показательно сжег их на глазах всей деревни. Ей удалось спрятать только маленькую иконку Казанской Божьей матери, которой она молилась потихоньку в амбаре, если была уверена, что никто ее не увидит. Пелагея посмотрела на мужа – тот внимательно следил за ее рукою. Она сделала вид, что поправляет платок, и уже хотела выйти вон из избы, но супруг решил срочно заняться перевоспитанием бедной женщины.

– Постой, не торопись, – приказным тоном остановил супругу отец Алевтины. – Ты Пелагея – несознательный элемент, – сказал Петр, поглядывая на женщину недобрым взглядом. – Религия – опиум для народа, – продолжил он, показав пальцем на светлые пятна в углу, где раньше были иконы. – Вот, разведусь я с тобою, дурой дремучей, а женюсь на Нинке, она настоящая революционная подруга, ни в бога, ни в черта не верит, – закончил свою тираду Петр Иванович. Мать Алевтины едва заметно покачала головой. Она знала, что эта Нина еще в царские времена заразилась сифилисом, что напрямую было связано с тем образом жизни, который она вела.

Пелагея почти не разговаривала с мужем. На ее слезы и просьбы он мог ответить ударом по лицу. После того, как муж заделался рьяным большевиком, он частенько участвовал в раскулачивании не только в своей деревне, но и в окрестных. Причем, даже его товарищи по ячейке неоднократно говорили Петру, что он перегибает палку, когда жестоко избивает, или расстреливает на месте членов семей кулаков или сочувствующих. Его даже хотели исключить, но побаивались. После рейдов по раскулачиванию, в доме Петра появлялись разные диковинные вещи, типа фарфоровых подставок для книг, хотя из литературы был только "Капитал" Карла Маркса. Фактически это был предмет обстановки, потому что читать эту книгу никто не собирался.

– Алька, поди сюда, – позвал дочь Петр Иванович. – Гляди какую я тебе буржуйскую ляльку принес, – он протянул дочери огромную красивую куклу. Алевтина подошла к отцу и взяла фарфоровую барышню из его рук.

– Чья это, батя? – удивленно спросила девочка. Она погладила рукой кукольное платье из дорогой ткани с кружевами, какой еще ни разу не видела. – Ой, туфля нету одного… – сказала Алевтина, глядя на ножки кукольной барышни.

– Мы сегодня с одним народным кровопивцем посчитались, – гордо произнес отец, видя какое впечатление его подарок произвел на девочку. – А кукла – дочки его, она ей теперь не нужна, в дальней дороге с большим скарбом тяжело. Алевтина не поняла, о чем говорил отец, она во все глаза смотрела на игрушку и перебирала на ней каждую складочку и рюшечку. – А туфлю выкини. Она и без нее вон какая роскошная, – закончил разговор отец, направляясь к двери. Он по-своему любил свою Альку и хотел ее удивить и порадовать, но регулярные приступы звериной жестокости, по отношению практически ко всем, и особенно к матери девочки, не давали возможности ребенку, любить своего отца, хоть немного. Петра Ивановича все панически боялись.

– Пелагея, – позвал он жену, – пойди, там мешки стоят, в амбар прибери. Женщина покорно пошла исполнять указания. Отец с удовольствием прохаживался во комнате, что-то бубня. Алевтина отнесла куклу и положила себе на постель. В общем с этого момента началась длинная полоса странных происшествий и несчастливых событий в жизни Алевтины.

Глава вторая

В первую же ночь, уснув рядом с куклой, девочка проснулась от явственного детского плача, причем она никак не могла понять, во сне это или наяву. Наверное, матери Алевтины, Пелагее, тоже что-то слышалось, потому что женщина иногда подходила к кукле, смотрела на нее качая головою и уходила, смахивая украдкой слезу.