Защита Ковача

Ковач сам не представляет, насколько он сейчас уязвим. Уязвимее всех мобилей, что встречались на пути сюда, хотя казалось бы… Но они все испытывали сильнейшие эмоции: и ненависть к ней, и страх, и похоть… Эмоции охраняли их взбудораженные мозги лучше любой брони. А этот спокоен, как слон. Даже когда гаркнул: «Стоять!» и пальнул – остался спокоен. Не боится он Лизу. И ненависти к ней не питает. И даже трахнуть не хочет, не приглянулась, видать.

И от этого спокойствия мозг Ковача беззащитен. Кабы он еще заткнулся, помолчал, совсем в жилу было бы. Но и так сойдет.

– Слушай и запоминай, – говорил тем временем Ковач. – Когда и если выберешься отсюда, передашь тому, кто курирует и снабжает деньгами вашу ячейку… Стоп! Не делай возмущенное лицо и не втирай, что вы все сами… нет времени на споры. Просто передай: я готов к миру. Готов закончить с этой войной на самых выгодных для Затопья и других непримиримых условиях. И работа для заключения мира уже идет, контакты налажены. Война не нужна ни вам, ни нам – значит, о мире можно договориться. И нужно. Но дело в том…

Лиза перебила. Не хотела втягиваться в споры, пустое, но не сумела смолчать:

– А что же ты с Малыми Полями не договорился, Ковач, а? О мире? Что же ты их сжег и по бревнышку раскатал? И ведь…

Она осеклась, замолчала. Поняла, какую дурость творит… Незачем выводить Ковача из себя справедливыми попреками. Соглашаться с ним надо… Пусть остается спокойным.

Ага, как же… Вывела одна такая. Остался спокоен, хоть бы что дрогнуло. Словно сжигает деревни каждый день по одной, а в праздники – так и по две.

– В Малых Полях было другое. Мы с ними не воевали. Они прикинулись друзьями и убили наших подло, предательски. За подлость надо наказывать. Всегда. Зато теперь и в Печурках, и в Полях, и в Загривье не тронут даже одинокого нашего… даже если он без оружия придет, не тронут.

Лиза знала: не врет. Сумел запугать, что уж…

– Я продолжу. Дело в том, что я здесь не один. На военном совете звучат и другие голоса. Тех, кто считает, что войну можно закончить не миром, а полным уничтожением одной из сторон. Догадайся какой. И нападения боевых ячеек дают лишние козыри тем, кто настроен все выжечь, перепахать и устроить у вас лунный пейзаж. До поры ваши укусы можно было игнорировать. А теперь… – Он замолчал и закончил явно иначе, чем собирался: – А теперь иди. Я сказал, что хотел.

– Погодь… Я тебе тоже скажу. Не хотела, но есть перед тобой должок небольшой, потому и скажу. Ты вот, Ковач, старый, и умный, и, может, даже книжек больше прочел, чем Марьяшка, хотя это вряд ли… А до простого допетрить не можешь. Нельзя, например, о мире с хомугой договариваться, что в подполе у тебя поселилась. Можешь не гнать ее, молочка в блюдце поставить, даже погладить сможешь, когда попривыкнет. А она тебе тараканов по углам ловить будет. Только это не мир, Ковач. Потому что ты ее убить можешь, а она тебя нет. И весь ваш как бы мир из милости твоей. И кончится тот мир, когда ты захочешь. И пока у вас броневики и пулеметы, а у нас дробовики ржавые, – мир у нас может быть, как у человека с хомугой. Говно, а не мир.

– Предлагаешь поделиться автоматами и гранатами?

– И броневиком с большим пулеметом… Нет, двумя броневиками.

«Ладно хоть РСЗО не затребовала, не знает, что есть у нас и такое», – подумал Ковач.

«А ведь ты, Ковач, столкнулся с кем-то, кто ровня тебе, – подумала Лиза. – А то и посильнее… Вот и запросил вдруг мира… Не с заболотниками схлестнулся, часом?»

– Я поразмыслю над твоими предложениями, Елизавета, – сказал он очень серьезно. – Кстати, что за должок? Не припоминаю.

– Упырькам ты своим обещал яйца отрезать и скормить, если меня разложить затеют.

– Понятно. Ладно, Елизавета, ступай и попробуй отсюда выбраться. Код на двери тринадцать пятьдесят семь, дальше сама.

– Так ты че, меня не выведешь? Ну, чтоб я нашим все обсказала… А коли мне с вышки у ограды пуля в башку прилетит? Кто тогда все передаст?

– Прилетит – значит, судьба у тебя такая. Очень ты меня тогда разочаруешь, Елизавета. И я найду другого парламентера.

«Не разочарую, а судьба у меня другая, так что выведешь как миленький… А потом башку сломаешь: с чего, мол, вывести-отпустить решил?»

Отбросив скальпель и дубинку, она за разговором еще сильнее приблизилась к Ковачу – теперь он не останавливал, за пистолет не хватался. Приблизилась и уставилась в глаза, так гораздо легче зацепить.

Если бы Лиза не убивала мобилей при первой возможности, если бы присела и потолковала с ними о том о сем, – может, среди прочего услышала бы легенды о страшном гипнотическом взгляде Ковача, от которого взрослым сильным парням доводилось прудить в штаны и каяться во всех грехах.

Но с мобилями у нее был разговор короткий, и сейчас случилось то, что случилось.

Она почувствовала, что проваливается, что падает в колодцы этих глаз, попыталась зацепиться, удержаться на краю – не сумела, и полетела в бездонную пропасть, и оказалась та не бездонной – Лиза долетела до дна, и ударилась о него, и взорвалась, разлетелась на куски…