Защитник

Ксантипп вспомнил состязание по пятиборью на прошлых Олимпийских играх, где был зрителем. Юным спартанцам предстояло проложить свой собственный путь в этом мире. Глядя на них, он чувствовал себя стариком, но правда была в том, что он свои битвы выиграл! И при Марафоне – на суше, и при Саламине – на море. Мужчина не может вечно пребывать в расцвете молодости. Взглянув на Кимона, Ксантипп вздохнул. Как же неприятно слышать по утрам хруст суставов! Молодость – время славы для мужчины. Он не потратил свою впустую, но сознавать, что она ушла, было больно.

Когда спартанский акрополь заполнился людьми, напоминая Пникс, Павсаний поднял руки. Ксантипп почти ожидал вызова оратора, как делалось обычно на афинском собрании, совсем забыв, что этот человек – регент при сыне Леонида. Павсаний исполнял обязанности военного царя и мог своей властью посылать спартанцев на войну или удерживать их от нее. Эфоры, возможно, и правили в мирное время, но сейчас, когда персидская армия стояла лагерем на греческой земле, вообще никто не имел полномочий ограничить Павсания. Он мог представлять угрозу для Афин, и Ксантипп вытянул шею, чтобы не пропустить ни одного сказанного им слова.

– Наш человек прибыл прошлым вечером из Афин. Новости тревожные…

Ксантипп переглянулся с Кимоном. Сумерки быстро светлели, и возможность быть узнанными сейчас, во время обсуждения известий из Афин, отнюдь не вселяла спокойствия. Не стоит ли заявить о своем присутствии, пока никто не принял их за предателей или лазутчиков? Ксантипп почувствовал, как пот – а может, струйка масла, оставшегося на коже после бритья, – стекла по шее.

– Персы заручились поддержкой царя Македонии Александра, – продолжил Павсаний. – Он отправился в Афины, чтобы заключить мир с блудницами из их собрания. Он…

Ксантипп не мог стоять и слушать, как поносят его родной город, и, хотя сердце колотилось как бешеное, он выпрямился и крикнул громко, чтобы услышали все:

– Регент Павсаний! Я прибыл сюда посланником Афин, чтобы ответить на твои вопросы. Ты и в этом видишь недоброжелательство?

Толпа обернулась, чтобы посмотреть, кто осмелился перебить регента. На одно мгновение, за которое его сердце глухо стукнуло десяток раз, Ксантипп почувствовал себя одиноким как никогда.

Павсаний, наклонившись, пошептался с прорицателем и после паузы приказал:

– Выйди вперед, афинянин.

По давлению сзади Ксантипп понял, что выйти придется независимо от желания. Он услышал, как Кимон что-то прорычал в ответ, но их уже толкали и тянули, и вскоре они оказались у подножия камня, на котором стоял регент.

– Мы должны были встретиться в полдень, – неожиданно для себя произнес Ксантипп. – Но я увидел, что люди идут сюда, и…

– Теперь это уже не важно, – отмахнулся от его объяснений Павсаний.

Ксантипп заметил, что этот человек, по верному описанию Аристида, как будто постоянно смотрит на мир недоверчиво и неодобрительно – подняв бровь.

– Судя по всему, – сказал регент, – я должен сегодня же отправиться в Афины и увидеть, какой ущерб нанесен городу. Кто бы мог подумать, что у персов хватит хитрости настроить Афины против нас? С такой армией, как у них, они могли бы просто отдохнуть всю зиму и напасть весной. Однако же они проводят холодные месяцы, строя заговоры и подкупая наших союзников.

– Я… – замялся от неожиданности Ксантипп. – Ты собираешься в Афины?

Он подумал, что Павсаний не ответит. Лицо регента как будто окаменело.

– Я честно обошелся с твоим народом, афинянин. Я встретил в Элевсине вашего человека – Аристида. Он умолял меня помнить о наших клятвах. Разве не поэтому ты здесь? Возможно, Спарте пора напомнить Афинам о том же самом. Не будет никакого мира между Персией и Афинами!

Пока Ксантипп пытался осмыслить услышанное, Павсаний повысил голос, снова обращаясь к толпе:

– Я передам им весточку. Пока меня не будет, мой отец Клеомброт командует всеми военными силами Спарты, всеми спартиатами, периэками и илотами. Он будет регентом для Плейстарха, сына Леонида. Слушайте царя Леотихида, эфоров и богов. Будьте бдительны. Повинуйтесь.

Мужчины и женщины по всему акрополю преклонили колени, так что центром внимания стала четверка афинян, оставшихся стоять на виду у всех.

Кимон обменялся взглядом с Ксантиппом, явно довольный тем, что его соотечественник не пошел на уступки. Вместе с Реласом и Онисимом они не склонили голову, хотя и чувствовали молчаливую враждебность спартанцев. Кимон не собирался подчиняться. Павсаний не был его царем.

– Если ты уезжаешь сегодня, – сказал Ксантипп, – я вернусь с тобой. Мне было поручено донести до вас нашу озабоченность и объяснить, почему Афины считают, что мы должны бороться вместе. Картина моего города расскажет обо всем яснее, чем смог бы сделать я.

Павсаний повернулся к нему – бровь регента так и осталась в приподнятом положении, как будто лицо застыло с одной стороны. После паузы, настолько продолжительной, чтобы все присутствующие поняли, что его не принудили к этому решению, он кивнул:

– Очень хорошо. Приведите своих лошадей. И постарайтесь не отставать. Мы не будем ждать тех, кто не готов.