Защитник

Релас стоял, тяжело дыша. Схватка была короткая и закончилась так же быстро, как и началась. Однако афинянин держал кулаки наготове, опасаясь нового взрыва. Спартанец поднялся на колено и взглянул на Павсания, прекрасно понимая, кто здесь в зрителях. Воспользовавшись недолгой передышкой, он вытер кровь с носа и губ. Один глаз у него уже заплыл и закрылся. Спартанец встал в полный рост, и, как показалось Ксантиппу, его ярость только разрослась вместе с ним.

Гнев породил шквал ударов с обеих сторон. Афинянин получил по плечам, затем увернулся и нанес спартанцу перекрестный удар над ухом. Ноги у стражника подкосились, он пошатнулся. Релас продолжил атаковать, снова и снова молотя кулаками по голове спартанца, пока тот не рухнул на спину. Стражник остался лежать в пыли, без чувств, с открытым окровавленным ртом.

Релас подождал, убедился, что противник больше не поднимется, и, отвернувшись, забрался на лошадь. Лицо и руки его были в крови. Ксантипп заметил, что Кимон смотрит на друга с плохо скрываемым восторгом.

Павсаний с отвращением во взгляде ткнул бока коня пятками, и конь поскакал.

Ксантипп подъехал к своей маленькой группе, когда Кимон хлопал афинянина по плечу.

– Было красиво, Релас, – негромко сказал Ксантипп. – Ты меня удивил.

– Не только тебя, но и этого высокомерного сукина сына, – заявил во всеуслышание Кимон.

Один из спартанцев обернулся на эти слова, но промолчал.

Ксантипп поморщился – неужели Кимон снова выпил? Разве он не выцедил последнее?

– Если бы ты не был в изгнании несколько лет, – продолжил Кимон, – ты бы знал, что Релас – человек известный.

– Да, многое пропустил, – признался Ксантипп. – Я должен тебя знать? – спросил он у самого Реласа, который замялся от смущения.

За него ответил Кимон:

– Следил бы за кулачными боями, не спрашивал бы. В Афинах он первый. Никогда не думал, что увижу, как он укладывает спартанца. Если эта проклятая война когда-нибудь закончится, ты, Релас, должен вернуться сюда и принять участие в Олимпийских играх. Возможно, сегодня ты понизил ставки, но я все равно заработал бы целое состояние.

Выезжая на дорогу следом за Павсанием, Ксантипп ненадолго прикрыл веки, полагая, что лошадь не собьется с пути. Все тело ныло, он устал и умирал с голоду, сопровождая спартанского регента, который уже не мог спокойно смотреть на афинян. Кимон, казалось, совсем и не думал о том, какие чувства испытали спартанцы, на глазах у которых повергли на землю одного из них. Наверное, он прав! Превыше всего этот народ ценил мужество и бойцовское мастерство. В Спарте не делали горшков, не занимались резьбой по дереву и камню. Такого рода работу полностью выполняли илоты.

Ксантипп снова открыл глаза и сощурился от солнечного света. Релас и Онисим ехали по обе стороны от него, Кимон немного впереди. Они не выглядели измученными и на лошадях сидели ровно, не сутулясь. Нет, дело не в этом, понял Ксантипп. Просто раньше они робели, побаивались спартанцев, а теперь ехали как мужчины, как афиняне.

Спартанцы только воевали или обучались воевать. По сравнению с обычными людьми они казались бешеными псами, неудержимыми и свирепыми. Ксантипп ощутил, как победа афинянина над одним из них поднимает дух.

Глава 15

Вооруженные всадники не могли приблизиться к Афинам незамеченными. Поскольку город предупредили об опасности со стороны персидских войск, небольшую группу из Спарты обнаружили сразу после того, как только она покинула перешеек. Вслед за тем разведчики понеслись галопом по холмам, чтобы поскорее оповестить афинян. Видя их расторопность, Ксантипп испытал гордость.

Павсаний вел их на восток, и у Элевсина дорога повернула к побережью. В море непрерывно патрулировали галеры, высматривая врага и охраняя склады с продовольствием, приобретшим вдруг первостепенное значение. Ксантипп с удовлетворением подумал, что созданная им система сигналов позволяет собрать корабли в одно место, если вдруг возникнет необходимость в срочной эвакуации. Кроме того, экипажи могли приходить домой для участия в собрании.

В Афинах не было «правителей и управляемых», по крайней мере больше не было. Город сам управлял собой, и если такие люди, как Фемистокл и Аристид, могли вызвать уважение на Пниксе, то подобная возможность была и у сотен других, которые умели хорошо и убедительно говорить. Сам эпистат занимал эту должность только от заката до заката. Все назначения проводились по жребию из выдвинувших себя кандидатов, достигших тридцати лет. В Афинах говорили, что любой может править городом, если захочет, – хотя бы один день.

И вот теперь к разрушенным стенам приближался отряд спартанцев, потных, покрытых пылью всадников. При лунном свете сам Аристид вышел им навстречу недалеко от того места, где стояли когда-то священные Триасские ворота. Дорогу позади него блокировали сто двадцать гоплитов. Если кому-то и показалось нелепостью охранять несуществующие ворота посреди разрушенных стен, спартанцы предпочли не комментировать это.