Защитник

Он взглянул на македонца – лоб у царя блестел от пота. Услышанное произвело на Александра сильное впечатление. Или, может быть, он просто понял, как мало стоит его жизнь в этом месте, независимо от броши со львом.

– Нам уйти? – внезапно спросил Тисамен. – На то время, пока вы будете обсуждать, что делать?

Он казался довольным собой. Фемистокл узнал его по описанию Аристида.

Скользнув взглядом по пятистам раскрасневшимся, сердитым лицам, он усмехнулся:

– Не думаю, что в этом есть необходимость. Ты прорицатель, но не можешь предсказать будущее?

– Пожалуй, да, – рассмеялся Тисамен. – Я знаю тебя, куриос. Твое имя произносят в Спарте с уважением.

– Так и должно быть! – воскликнул Фемистокл. – Это потому, что я спас нас всех.

Пока он вел беседу с Тисаменом, к ним подошел Аристид и тоже положил руку на трибуну. Фемистокл опустил свою и наклонился, чтобы перекрыть шум толпы, становившийся все громче и громче, поскольку люди изо всех сил старались выразить свое мнение.

– Ты будешь выступать? – спросил Фемистокл. – Что ты скажешь перед царями Македонии и Спарты?

Он улыбался, но улыбка была резкой, как оскал.

Аристид вздохнул:

– Я говорю от имени Афин, Фемистокл, а не ради собственной славы.

– А я вот нахожу, что моя собственная слава и слава Афин во многом совпадают, – быстро ответил Фемистокл.

Несмотря на раздражение, он отступил и жестом предложил Павсанию сделать то же. Теперь перед советом стоял у трибуны один лишь Аристид.

Шум постепенно затихал. Люди поворачивались к оратору. Воцарилась тишина.

Глава 16

– Мы слышали предложение персов, – заговорил Аристид. – Афиняне, позвольте мне ответить. Разве мы дети, чтобы кричать? Поднимите руку, если хотите донести свое мнение. Я поддержу любого из вас, кто пожелает быть услышанным. Вот так. Мы будем голосовать, потому что в Афинах мудрость города заключается не в суждении только одного человека или нескольких эфоров. В вас, в этих пятистах, представлены все десять племен нашего города. Акамантиды, Кекропиды, Эгеиды, Леонтиды, Энеиды, Антиохиды, Эантиды, Эрехтеиды… Пандиониды и Гиппофонтиды. Все филы здесь! Мы не представляем народ, мы и есть народ. И я скажу вот что. Я намеревался выступить против Фемистокла… Не в первый раз.

Он дождался сухого смешка от тех, кто знал, о чем речь.

– Я надеялся рассмотреть это предложение со всех сторон, чтобы мы в полной мере все понимали. Выживание нашего города зависит от того, примем ли мы правильное решение. Если мы отвергнем предложенное, если отправим македонского царя к его хозяину с нашим отказом, они могут снова выступить против нас. Мы все видели результаты их прошлого прихода в Афины. Мы лучше, чем кто-либо другой, знаем, что это значит. Я не буду обсуждать все, что мы запланировали, если они вернутся в Аттику, – здесь много лишних ушей. Вы должны понять вот что: мы сталкиваемся с разрушением, уничтожением. В такое время я не буду пытаться вызвать у вас гнев, не буду кричать о персидской угрозе, проклинать их или бросать им вызов.

В зале послышалось глухое ворчание. Фемистокл наблюдал за происходящим с растущим удивлением. Он знал Аристида как самого невыразительного оратора, однако сейчас он взывал именно к чувствам соотечественников. Фемистокл слышал звучание каждой ноты. Краем глаза он заметил, с каким благоговением внимают ему Ксантипп и Кимон.

– Мы слышали персов; мы слышали также спартанцев. Явите любезность! Явите достоинство! Его не даруют, не жалуют – его завоевывают. Я стою здесь, где пахнет свежим деревом и где только что был пепел, – и спартанский царь учит меня чести!

Фемистокл поймал себя на том, что слушает с открытым ртом. В зале воцарилась тишина. Люди, слишком долго сидящие на камне, замерли в изумлении, став свидетелями преображения Аристида, отказавшегося от своего обычного стиля.

– Я знаю афинян, – сказал Аристид, внезапно сбавив тон, хотя голос его зазвучал еще тверже. – Я знаю всех эллинов. Я знаю, что мы не предадим наших братьев и сестер. Сама мысль об этом непристойна… Я не говорю за всех собравшихся здесь сегодня вечером. Я говорю одним голосом, своим. Это наш путь, наш закон, наша традиция. Этим единственным голосом я говорю следующее: я верю в Афины, в наш гений, в труд наших рук и оружия, в наши корабли и лона наших женщин. Я верю в наших богов: в Афину, в Аполлона, в Ареса и Посейдона. Я могу быть единственным голосом, но, возможно, я говорю не только от себя одного, когда отвечаю македонцу: «Как это случилось с тобой? Как ты мог унизиться до того, что пришел сюда посланником персов?» Мой ответ таков: мы будем противостоять вам до последнего мужчины, до последней женщины и ребенка. Мы никогда не будем вашими рабами. Никогда. Скажи это своему господину, царь.

В зале раздались радостные возгласы, но Аристид перекрыл их громким криком. За все годы он ни разу не повышал голос на политических собраниях. Но Фемистокл помнил рев этого человека еще с Марафонской битвы. И при этом воспоминании по спине у него пробежал холодок.

– И Спарте своим единственным голосом я говорю это! – крикнул Аристид.