Заслон

— …Мало того, что вы должны объединить все свои силы, чтобы поддержать рабоче-крестьянскую власть против нашествия капиталистов. Это вы должны сделать. Это вы прекрасно поняли, это отчетливо представляет себе каждый коммунист. Но этого недостаточно. Вы должны построить коммунистическое общество…

Никогда еще не видел амурский парень таких внимательных глаз и радостно-изменчивых лиц, чутких к каждой интонации, к каждой фразе. Сидящий рядом с ним в залатанной шинели хлопец ткнул Мацюпу локтем в бок: чувствуешь, мол? Петр отмахнулся от него.

— …Вы должны быть первыми строителями коммунистического общества среди миллионов строителей… Вы должны воспитать из себя коммунистов… Надо, чтобы все дело воспитания, образования и учения современной молодежи было воспитанием в пей коммунистической морали.

Нет, они не отзвучали, они врезались в сердце и остались в нем навсегда, эти ленинские слова. Эх, ребята, амурские ребята, зачем вы послали меня одного?! Как я хочу, чтобы вы сейчас уже знали, что поколение пятнадцатилетних будет жить при коммунизме. А если ты ровесник века? Если тебе уже двадцать? Но чем лучше будут жить люди, тем они будут жить дольше. И мы сделаем все, чтобы нашим людям жилось хорошо. Да, в конце концов, важно не это. Разве Ленин не будет жить при коммунизме, заложив фундамент здания, которое строить нам, молодым и сильным? И впервые Петру приходит мысль о бессмертии человека, чьи мысли, чья жизнь отданы народу. И будто в ответ на его трепетное волнение звучат удивительные, вещающие новую эру человечества стихи:

Зарей крылатою одеты,
Мы в небо дерзостно взлетим,
Громкокипящею кометой
Прорежем млечные пути…

…Ночью Петр Мацюпа бродит по уснувшей Москве. Он не знает, найдет ли дорогу обратно, в общежитие; но если все равно не заснуть в эту ночь, так стоит ли беспокоиться о крыше над головой?

Он проходит по Красной площади мимо угрюмо-молчаливых стен Кремля. Лобное место с гремучей ржавой цепью, не единожды обагрявшееся кровью лучших сынов России. Расписной, как игрушка, собор Василия Блаженного. Широкий и гулкий в ночи Москворецкий мост.

Мацюпа облокачивается на перила. Внизу смутно поблескивает вода, и столбы света с Софийской набережной дробятся в ней, совсем как в Амуре сахалянские огни. Озаренное внутренним пламенем грубоватое лицо Петра становится прекрасным. Ребята, амурские ребята, если бы вы только знали, что придет время, когда то, что говорится в Москве, в тот же час можно будет слушать в любом городе страны. А сколько чудес произойдет, когда мы научимся пользоваться электричеством!

Петр Мацюпа углубляется в кривые переулки Замоскворечья, идет мимо заколоченных лабазов и магазинов, мимо каменных громад и подслеповатых домишек Большой Полянки. Люди будущего познают Москву иной: она помолодеет, станет одним из красивейших городов мира, на ее залитых светом просторных улицах будут шуметь высокие деревья и расцветать диковинные цветы. Такой сделает ее рабочая молодежь, если станет жить по заветам Ленина.

Еще там, слушая Ленина в огромном зале, он, Мацюпа, дал себе слово быть таким, чтобы при новой встрече не опустить глаза перед живым и проницательным взглядом вождя и достойно ответить на любой его вопрос. Внезапно ему приходит мысль, что фамилия Мацюпа звучит для будущего крайне неблагозвучно, и он тут же решил, что отныне станет называться Милославским.

В этот поздний предрассветный час, когда преисполненное восторга сердце Мацюпы рвалось к родной земле, в Благовещенске было уже утро, и, что его несказанно удивило бы, в городском театре возник разговор и о нем.

Съезд Красной Молодежи Амура… Двенадцать молодежных организаций объединились в одну — коммунистическую. Комсомольцев в области стало три тысячи.

Девять обстоятельных докладов, сообщения с мест, выборы областного бюро РКСМ, все это было ново, волнующе, необычно для крепких парней в картузах и сапогах гармошкой, для девушек в длинных, чуть не до пят, платьях; их глаза горели огнем вдохновения и счастья.

В это утро они собрались в последний раз на веранде театра в ожидании фотографа.

— А Мацюпа?! — крикнула стриженая девушка в синей курмушке примостившемуся на перилах Булыге. — Ты же обещал про него рассказать, а то выбрали, не знавши, слова от него не слыхавши… И о съезде…

Булыга засмеялся, спрыгнул с перил.

— Второй съезд комсомола, — начал он негромко, — состоялся год тому назад. Всего год, но враг тогда был еще всюду. В Благовещенске сидели японцы. Они были в Свободном. Они были в Приморье. На юге России бесчинствовали деникинцы…

— А в Сибири? — быстро спросил светловолосый паренек, сидевший на ступеньке лестницы. — В Омске?

— Сейчас отвечу и тебе, омич! — Разговор двоих становился общим. — Второй съезд комсомола принял решение мобилизовать в прифронтовой полосе и поставить под ружье сто процентов комсомольцев, а во всех других организациях РКСМ — тридцать.

— Я стрелять не умею, — пояснила девушка.