Заслужить лицо. Этюды о русской живописи XVIII века

Боровиковский сразу же меняет масштаб, и вместо огромного холста является почти камерное изображение. Трансформируется и традиционная ситуация позирования в дворцовом интерьере на совершенно иную, схожую с идеей возлюбленного англичанами «портрета-прогулки». Екатерина гуляет по парку с собачкой, не будучи обремененной своими императорскими обязанностями. Ее лицо, одежда, поза толкуют о повседневном бытии и, будто бы, вне «роли». Простоватая снисходительность облика, будничность платья, любимая собачка, обыденность жеста «кстати», отсылающего к одной из аллей царскосельского парка, — все это никак не отмена парадного портрета, а попытка говорить о том же самом на другом языке. Не зря же Пушкин в финале «Капитанской дочки», где не узнанная поначалу Машей Мироновой императрица устраивает и судьбу, и состояние семьи, использует тот же двойственный эффект, соответствующий духу сентиментального анекдота, как «натурально подлинного происшествия», строя сцену на эффекте узнавания — не-узнавания.

В. Л. Боровиковский

Портрет Муртазы-Кули-хана. 1796

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

«Государыня ласково к ней обратилась, и Марья Ивановна узнала в ней ту даму, с которой так откровенно изъяснялась она несколько минут тому назад. Государыня подозвала ее и сказала с улыбкою: „Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха. Вот письмо, которое сами потрудитесь отвезти к будущему свекру“.

Марья Ивановна приняла письмо дрожащею рукою и, заплакав, упала к ногам императрицы, которая подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. „Знаю, что вы не богаты, — сказала она; — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние“».

«Портрет-прогулка» и рефлективный текст о чудесной встрече с монархом чрезвычайно популярен в европейской культуре конца столетия. Так, шведский поэт, музыкант и композитор К. М. Бельман из 1780-х перекликается с Боровиковским и Пушкиным: «Счастлив ты с своей красоткой, // Если ты вступаешь в парк, // А навстречу, добрый, кроткий, // Тихо шествует монарх. // И душа под ясным взглядом // Благодарности полна, // И возлюбленная рядом, // Как и ты восхищена». И несть числа другим примерам[124].

В. Л. Боровиковский

Портрет князя А. Б. Куракина. 1801–1802

Государственная Третьяковская галерея, Москва

Еще одной попыткой трансформировать парадный портрет стал в творчестве Боровиковского «Портрет Муртазы-Кули-хана» (1796. ГРМ). И поскольку герой обряжен в национальное платье, а сама репрезентативная композиция не предполагала каких-либо перемен, то основная работа шла над пространством. В результате пейзажный фон явлен не как эмблематический текст победы или заслуги, не как высокопарный дискурс программного намерения, а едва ли не как мечтание, воспоминание, ностальгическая греза «персиянского Гамлета» об утерянном рае. (Случайно ли фиксируемая портретистом меланхолическая рассеянность, печальная раздвоенность именно этого персонажа имеет поразительное продолжение в истории русской культуры, обернувшись в итоге самым фантасмагорическим памятником русской раздвоенности — гоголевским «Носом»?[125])