Заставь меня жить (СИ)

Я встряхиваю головой, усилием воли отгоняя от себя нахлынувшие воспоминания. Глаза жжёт от невыплаканных слёз, я снимаю очки, положив их на колени, долго тру глаза, пока неприятное чувство не проходит. Затем склоняю голову к подставленной ладони и задумчиво разглядываю профессора, отмечая ввалившиеся щёки и потемневшие веки. Лунный цикл подходит к концу, и через несколько дней Люпину придётся несладко.

— Ты так и не ответил на мой вопрос, — напоминаю я, покосившись на лежавший у моих ног сорванный цветок луноцвета. Даже не могу припомнить момент, когда я уронил его.

— Я не знаю, что тебе сказать, — Ремус поворачивает голову в мою сторону. — У меня нет какого-то чётко выверенного шаблона, по которому я живу, стараясь справиться с болью. Наверное, меня больше волнует состояние другого человека, нежели собственное…

Ремус многозначительно смотрит на меня, и я понимаю, что речь идёт обо мне. Шумно выдохнув, я запускаю все десять пальцев в волосы, медленно проводя ладонями по голове.

— Я ни в коем случае тебя не жалею, — профессор правильно истолковывает мой упрекающий взгляд и подсаживается ближе. — Пойми, Гарри. Ты — единственное, что осталось у меня и Сириуса после смерти Лили и Джеймса, их сын, и мы обязаны беречь тебя вовсе не для исполнения Пророчества, а просто потому, что мы — самые близкие друг другу люди.

Я внимательно смотрю на Люпина и словно слышу недавние слова крёстного, которые он сказал мне в тот роковой вечер. Что все мы — одна семья.

— Ты прав…

— Поэтому мы и должны держаться друг за друга.

Я медленно киваю, остановив взгляд на закрывающихся луноцветах. Вдруг Ремус мягко обнимает меня за плечи и, гладя по затылку, выдыхает куда-то в макушку:

— Эй, не проваливайся в эти страшные воспоминания. Не дай им завладеть тобою.

Я изумлённо выгибаю брови, но тут же ловлю себя на том, что на самом деле погрузился в свои мысли, которые крутятся преимущественно вокруг похорон.

— Спасибо, — благодарно шепчу я, прижавшись щекой к плечу профессора.

Яркий солнечный свет заливает спускающийся к озеру лес, отражается в окнах высоких башен величественного замка и путается в волосах мужчины, которые щекочут мой нос. Я фыркаю и тру его кончик, Ремус отстраняется и с легким оттенком извинения в голосе произносит:

— Мне надо к Северусу, возможно, моё зелье уже готово.

— Да, конечно, никаких проблем. Я пойду, проведаю Сириуса, — убедительно отвечаю я, надеваю очки, поднимаюсь на ноги и отряхиваю джинсы от травы.

Вместе с Люпином мы доходим до главного входа и расстаёмся возле Большого зала. Он спускается вниз в подземелья, я же по двигающимся лестницам попадаю на нужный этаж, устремляюсь по длинному коридору и оказываюсь в больничном крыле. Знакомый горьковато-мятный запах лекарственных трав ударяет в нос, я бесшумно раскрываю двери и заглядываю в ярко освещённую палату.

— Как ты? — задаю я банальный вопрос.

Сириус поднимает глаза от раскрытой газеты, и его лицо тут же озаряет такая тёплая и искренняя улыбка, что я не удерживаюсь и улыбаюсь в ответ. Скулы немного сводит от столь непривычной мимики.

— Я уже успел забыть, как выглядит твоя улыбка, — мягко произносит крёстный, нетерпеливым жестом приглашая подойти поближе.

Я захожу в помещение, прикрыв за собой дверь, пересекаю пространство. Мои шаги тихим эхом отдаются под сводчатым потолком, которое сменяется приглушённым скрипом пружин кровати, прогнувшихся под весом моего тела, пока привычная для этого места тишина вновь не заполняет палату.

Я кошусь на страницу перевёрнутого Ежедневного Пророка и вижу большую, на четверть страницы, колдографию, на которой запечатлён пылающий дом на площади Гриммо. Ниже ещё один снимок. Я тяну газету за угол и, повернув её в нормальное положение, смотрю на родные лица мамы и папы. Как же больно и горько видеть и знать…

— Гарри.

Я не обращаю внимания на голос Сириуса, он словно влетает в одно ухо, тут же вылетая из другого. Знакомый холод пробегает по плечам, каждый последующий вздох даётся всё труднее, и окружающий мир словно плывёт, стирается, остаётся чёткой одна лишь чёрно-белая колдография.

— Гарри!

Неожиданно газета исчезает из поля моего зрения, и этот факт невольно стряхивает с меня оцепенение. Я хрипло втягиваю воздух и поднимаю затуманенный взгляд на крёстного. Он сворачивает газету, прячет её в верхнем ящике прикроватной тумбочки, затем откидывается на подушку и, сцепив пальцы в замок, слишком пристально смотрит на меня.

— Вчера вечером мне стали известны подробности допроса Петтигрю в аврорате.

Он произносит это с расстановкой, чётко выговаривая каждое слово. Так общаются с психически нездоровыми пациентами. Я тут же хмурюсь. Сириус замечает это и продолжает уже в обычном тоне:

— В тот вечер он был у Волдеморта и раскрыл ему тайну нашего местонахождения. Ты оказался прав, Гарри. Питер — самый настоящий предатель.

На последних словах лицо крёстного приобретает такое горестное выражение, что я, не в силах смотреть на него, сгибаюсь и прижимаюсь лбом к коленям.

— Я не смог спасти их, Сириус...