Заставь меня жить (СИ)

Сильные руки заставляют меня подняться, встретиться с неожиданно серьёзным взглядом:

— Гарри, это не только твоя вина. Я был там, в тот момент, когда они ворвались в дом. Джеймс… — крестный вдруг запинается, слова даются ему с трудом, — погиб у меня на глазах. Не дай Мерлин кому-нибудь увидеть смерть близкого человека.

Его голос срывается, пальцы судорожно цепляются за рубашку на моих плечах, а в глазах — отчаянье, и я перехватываю его ладони, прижимая их к своей груди, и бормочу что-то абсолютно бессвязное, но явно успокаивающее.

Через минуту Сириус медленно хмурится, взгляд становится более осмысленным, и он без слов отодвигается к спинке кровати, пряча руки под покрывалом. Губы почти презрительно поджаты, а между бровей залегает глубокая морщина. Он словно сам не понимает, что на него нашло, и мне кажется, что он стыдится своего поведения.

— Прости меня, Гарри, ради бога, прости. Я же должен поддерживать тебя, а я… — так и не договорив, он прикрывает глаза ладонью, и я вижу, как плотно он стискивает зубы.

Ему действительно стыдно. Господи, но за что? За то, что он такой же человек, как и я, который потерял родных людей?

— Сириус, ну что за бред… — устало выдыхаю я, присаживаясь поближе и убирая руку от лица крёстного. Он упорно отводит взгляд, но я беру его за подбородок, заставляя посмотреть в глаза, и чётко произношу:

— Ты имеешь такое же право на переживания, на минутную слабость, как я, и нечего этого стыдиться.

Он медленно кивает и вымученно улыбается.

— Меня выпишут уже сегодня. Ожоги вылечены, — Сириус меняет тему, и я мысленно ему в этом благодарен.

Я помню, как он протестовал по поводу нежелания мадам Помфри отпускать его на похороны. И всё же ему удалось вырваться, иначе это был бы не Сириус.

— Вот и хорошо.

Я прощаюсь с крёстным и выхожу из палаты. Прикрывая за собой двери, я думаю о том, что теперь он — мой единственный родной человек. Ближе его у меня никого не осталось. И я помогу ему справиться с постигшим нас горем. Хотя бы потому, что мне самому тогда легче дышать, когда есть о ком волноваться. Тогда у меня нет времени зациклиться на собственной боли, которая словно ходит за мной по пятам, выглядывает из-за угла, так и ждёт удобного случая, чтобы наброситься на меня. Иногда ей это удаётся. В моменты, когда никого нет рядом, когда я наедине с собой и своими мыслями. Или вот как сегодня утром, рядом с Люпином. Если так пойдет и дальше…

Ещё я боюсь ночей. Тёмных, душных ночей в безлюдной спальне. Каждый вечер я с замиранием сердца отсчитываю часы до сна, с содроганием наблюдая, как солнечный диск закатывается за горизонт, и замок погружается во тьму, принося с собой липкое чувство страха и одиночества. Я стараюсь гнать от себя плохие мысли, отвлекаясь на что-то более позитивное, но мне начинает казаться, что кто-то следит за мной. Пока я поднимаюсь в Гриффиндорскую башню, дохожу до спальни, пока раздеваюсь и вешаю одежду на спинку стула, снимаю очки и пристраиваю их на тумбочку, ложусь в кровать, — всё это время я как будто чувствую ещё чьё-то присутствие. Я бросаю взгляд на соседние пустые кровати, на полуопущенные пологи, под которыми образуется густая непроглядная тень, пугающая меня. Зажмурив глаза, опускаю свой полог и только тогда ощущаю сомнительное спокойствие. Только вот сон долго не хочет принимать меня в свои спасительные объятия, я долго лежу и прислушиваюсь к шорохам и приглушённым звукам, доносящимся с улицы. Наконец, засыпаю, но и это не приносит облегчения, потому что каждую ночь меня мучают самые настоящие кошмары. Проснувшись на утро в холодном поту и с выскакивающим сердцем, не могу вспомнить хотя бы эпизода из того, что мне снилось. Естественно, о том, что я высыпаюсь и прекрасно себя чувствую не может быть и речи.

Каждое утро во время завтрака в Большом зале я ловлю на себе пытливые взгляды Снейпа, после которых у меня кусок в горло не лезет. Конечно же, он обо всём догадывается. Да все догадываются: Люпин, который просто посчитает некорректным расспрашивать меня, Дамблдор, у которого есть дела и поважнее, чем мои недосыпы. Снейпа же ничто не остановит, в этом я уверен. Он просто ждёт удобного случая, когда я доведу себя до такого состояния, что буду не в силах противиться его нравоучениям. Вот этого я как раз больше всего и опасаюсь.

Сегодняшнее утро не является исключением, так что порция овсянки с мёдом и яблоком проходит мимо меня в прямом смысле. В Большом зале стоит один единственный стол, за которым завтракает, обедает и ужинает полный преподавательский состав, прибывший за неделю до начала учебного года, плюс я и Сириус в качестве бонуса.

Лениво ковыряю ложкой в тарелке, отгородившись от всех ладонью, козырьком приставленной ко лбу и скрывающей взгляд. Вяло текущие мысли крутятся вокруг крёстного и его выздоровления. Мадам Помфри сказала, что он везунчик. Ожоги были настолько сильные, что ещё чуть-чуть — и вместо живого тела было бы кровавое месиво, и без шрамов не обошлось бы. Спасибо профессору Люпину, если бы не он, неизвестно, смог бы крёстный выжить вообще.