Застава «Турий Рог»

— То-то щеку разнесло. Не горюй, заживет.

Говорухин выглядел бодрым, отдохнувшим, хотя и ему досталось основательно. Костя прищелкнул языком.

— Разукрасили тебя, Пимен, знатно!

— Есть немножко. Похоже, нам с тобой, Кинстинтин, сегодня еще добавят. Особенно тот, рябой. Ерзок[191] на руку, стерва.

— Ничего, нас тоже запомнят. Рябой небось и сейчас чешется, прилично я ему врезал, очень уж удобно стоял.

— По секрету, Кинстинтин, я тоже одного приласкал.

Говорухин по-бабьи подпер щеку, пригорюнился, зачастил вятской скороговоркой:

Он зачал меня ласкать,

Из угла в угол таскать,
Он ласкал меня, ласкал,
Аж по всей избе таскал…

Проводник исчез; пожилая, «заласканная» пьяницей мужем баба вопила, кляня постылое свое житье. Но вот проводник выпрямился:

— Думаешь, нас в расход, Кинстинтин?

— Наверное. Зачем мы им нужны? Помучают, на допросы потаскают, зубы поплюем в разные стороны…

— А они?!

— И они поплюют. Обязательно!

— Сделаем! — повеселел Говорухин. — Мы, Кинстинтин, все могем. И вот что скажу, друг ты мой разлюбезный. Уж ежели нам стенка выйдет, помрем с музыкой. Аж чертям тошно станет, вот как мы помирать будем, Кинстинтин!

— Верно, Пиша! Покажем самураям, на что способны пограничники, как умирают комсомольцы. Но давай переменим пластинку, похоронная мелодия ни к чему. Лучше поразмыслим, как отсюда смыться.

— Нешто из этой тюряги сбежишь? Стены толстенные, двери — как царские врата в Красноярском соборе.

— И все же попытаемся, не возражаешь?

— Одна попробовала, да семерых родила. Нам такое не подходит. Мы — безо всякой пробы: удерем, и весь сказ!

Звякнул засов, заскрипели ржавые двери…

XVI В ЗАСТЕНКАХ КЁМПЕНТАЙ

В приемной полковника Кудзуки пусто, за небольшим столом адъютант, кукольное лицо, набриолиненные волосы разделены идеальным пробором. Увидев Горчакова, он пружинисто встал, щегольской мундир с адъютантскими шевронами был ему короток, придавал офицеру несерьезный, мальчишеский вид. Услышав фамилию визитера, адъютант наклонил набриолиненную голову, вкрадчивым шепотом попросил подождать. Отвесив полупоклон, он вышел из-за стола, постукивая дамскими каблуками, резвой козочкой побежал в кабинет. Горчаков достал портсигар, постучал мундштуком папиросы о крышку.

Прошло чуть больше месяца, но как все изменилось! Ведомство Кудзуки сменило мрачное, обшарпанное, казарменного типа здание на солидный особняк в аристократическом квартале. Прежний владелец был, видимо, человеком богатым, обладал неплохим вкусом: мраморные скульптуры на подставках красного дерева — купальщицы, нимфы, покровитель торгующих Гермес. Вот еще любопытная статуэтка, изящная и легкая, тронутый желтизной автограф «Рудольф Маркузе»[192] — имя известное, австриец, долго жил в Италии.

— Вам придется немного подождать. Всего несколько минут…

— Недурная вещица, — сказал Горчаков адъютанту. — Стоит кучу денег. Шефу повезло. Если остальные скульптуры выполнены мастерами, здесь целое состояние.

Кукольное лицо адъютанта порозовело.

— Верноподданные императора служат высшим идеалам, материальные блага нас не волнуют, главное — дух. Великий дух Ямато!

«Дурачок! — усмехнулся про себя Горчаков. — Все вы лицемеры. Ваша философия с ее туманной фразеологией — лишь ширма для сокрытия имперских целей».

— Каких философов вы любите, мой друг? Кто помогает вам идти по извилистой жизненной тропе, избегать опасностей? — «Боже, как я изъясняюсь? Вот что значит жить на чужбине, если и завыть захочешь, взвоешь не как серый волк, а как трусливый шакал — пожиратель падали. Их немало в окрестных полях».

— Вы спрашиваете о моих учителях? — Вышколенная куколка ловко скрыла удивление. — Я знаком с учением древних, однако отдаю предпочтение современным мыслителям, отечественным и иноземным. Близок мне по духу господин Розенберг[193]. «Миф XX столетия». Читал и Гитлера «Моя борьба». Гениальное произведение!

— М-м… Сделайте одолжение, напомните шефу о моей скромной персоне.

— Пожалуйста, потерпите. Важное совещание. Оно скоро закончится, и вас пригласят. У господина полковника отличная память.

Приглушенно задребезжал звонок. Адъютант скрылся в кабинете и тотчас вернулся.

— Господин полковник вас ждет.

Горчаков вошел, поздоровался, Кудзуки ответил довольно сухо. В кабинете находилось несколько европейцев, японцев и среди них Сигеру. Горчаков полагал, что участники совещания уйдут, однако никто не встал, все смотрели на него с интересом. Кудзуки произнес:

— Господа, это князь Горчаков. Сергей Александрович, знакомьтесь. Господин Коно, господин Кислицын, господин Шубников, господа Лукашенко и Миримский.

Остальных Горчаков не запомнил. Кудзуки хотел было начать, но массивный Шубников пробасил:

— Неплохо бы глотку промочить, хозяин…

— Сейчас, сейчас… Чай? Кофе?

— Мы не дамы в положении! Нам что-нибудь покрепче, — поморщился осанистый генерал Кислицын.

— Всему свое время, господа. Успеете принять горячительное. А чаек сейчас принесут.