Застава «Турий Рог»

— Недобрый вы, Костя. — Голос Лещинского дрогнул. — Максималист. Черное — это черное, белое — белое, иных цветов и оттенков для вас не существует.

— Ошибаешься, Стас. Есть еще красное. Красный цвет — самый лучший, кто не с нами, тот против нас — третьего не дано.

— Факты неоспоримо свидетельствуют…

— Ты, белоперый, мне мозги не тумань! Факты… Нечего было Николашку защищать, против революции идти. Набили вам холку, разбежались вы по всему миру, а теперь канючите: «Ах, березки, ах, полянки. Родина»… Да на кой хрен вы ей сдались? Вышвырнули вас коленом под зад и правильно сделали, достаточно вы попили народной кровушки. Моли бога, что жив остался.

На Дону и Замостье, тлеют белые кости,
Над костями шумят ветерки.
Помнят псы-атаманы, помнят польские паны
Конармейские наши клинки.[214]

Слыхал такую песню, белячок?

— Не доводилось.

— Хорошая песня. Поучительная.

— Не время сейчас выяснять отношения, Петухов, — одернул бойца Данченко. — Ясно?

— Конечно, Петухов всегда виноват.

— Косточка, можно вас на минутку? Давайте немножко посекретничаем.

— С большим удовольствием, — Петухов насмешливо покосился на Лещинского и сел рядом с Таней на диван.

Данченко подошел к окну, оперся широкими ладонями о подоконник, укрывшись за шторой, наблюдал за улицей. Говорухин хихикнул:

— Ушлый ты, Кинстинтин. Пострел везде поспел. Гляди, ваше благородие, уведут разлюбезную из-под носа.

Лещинский вспыхнул, но промолчал, достал сигарету, вышел в коридор. За ним, переглянувшись, последовали Данченко с Говорухиным, Петухов повеселел: молодцы ребята создают условия.

— О чем будем секретничать, Танюша?

— Вы, Косточка, настоящий ежик. А глаза добрые. Зачем третировать Стасика? Он скромный, воспитанный, очень хороший.

— Для вас хороший.

— Косточка, у вас есть невеста?

— Не обзавелся. Все некогда. — Оправившись от минутного смущения, Петухов весело подмигнул.

Таня оставалась серьезной.

— Тогда все впереди, милый, смешной Косточка. Не сердитесь, что я вас так называю?

Восприняв услышанное по-своему, «милый Косточка» самодовольно усмехнулся и не замедлил Таню обнять, девушка отпрянула.

— Вот вы, оказывается, какой!

В дверь постучали, вошел Лещинский. Петухов демонстративно подвинулся к Тане, переводчик потемнел.

— Прошу прощения. Вернулся Григорий Самойлович и просит всех в кабинет.

— Ах, как не вовремя, — притворился расстроенным Петухов. — Ничего не поделаешь, Танюша, поговорим попозже!

В кабинете кроме доктора находился моложавый черноволосый человек в хорошо сшитом дорогом костюме и роговых очках, он с любопытством посмотрел на пограничников, скользнул щупающим взглядом по Лещинскому, перебирая четки.

— Это господин Чен Ю-Лан, он говорит по-русски и обещает вам помочь.

— Весьма признательны. Сколько эта любезность будет стоить? — спросил Лещинский.

— Господин Чен Ю-Лан мой друг!

— Зовите меня просто Чен, — улыбнулся китаец.

— Скажите, ради чего вы собираетесь рисковать?

Чен взглянул на Данченко с удивлением — такого гиганта видел впервые, потом многозначительно посмотрел на доктора.

— Чен — мой друг, полагаю, этого достаточно.

— Еще вопрос, Григорий Самойлович. Ваш друг коммунист?

— С чего вы взяли? — Доктор был явно недоволен настырностью Данченко. — Я же говорил, что политикой не интересуюсь, мировоззрение господина Чена меня не волнует. Добавлю только, что у Чена сложные отношения с властями.

— Японскими?

— Ммм… Не только. Сделайте одолжение, господа, довольно расспросов. У нас мало времени, а Чену нужно подготовиться.

— К чему?

— Позвольте, Григорий Самойлович? Я осведомлен о вашем маршруте, — начал китаец. — К сожалению, не смогу участвовать в столь увлекательном путешествии. Моя задача вывести вас из города, минуя полицейские посты. Как только вы окажетесь в относительной безопасности, мы распрощаемся, дальше пойдете сами. Я укажу вам кратчайший путь, разработаю схему дорог, по которым надлежит двигаться. Очень важно выбрать направление, следуя которому вы не привлечете к себе внимания. Реклама, как известно, двигатель торговли, но вам она совершенно не нужна, — шутливо закончил Чен.

Пограничники задумались. Предстоящее радовало и тревожило: граница далека, путь к ней труден и опасен. Доктор и Чен Ю-Лан, видимо, понимали это. Китаец нервно перебирал янтарные четки.

— Предупреждаю, молодые люди, Чен не верит в успех вашего предприятия, — неожиданно огорошил доктор, китаец сунул четки в карман.

— Устаревшая информация, уважаемый Григорий Самойлович. Я так считал, пока не познакомился с вашими друзьями.

— Значит, теперь вы думаете иначе?

— Полагаю, надо дерзать. Но вместе с тем предвижу столько преград… Столько препон…

— Вы отменно изъясняетесь по-русски, господин Чен Ю-Лан. Где вы учились? Закончили университет? — спросил Лещинский.

Китаец наклонил набриолиненную голову, разделенную идеальным пробором.

— Я много лет работал в одной торговой фирме, занимался самообразованием. Таковы мои университеты.

— Вы читали Горького? — удивился Петухов.