Застава «Турий Рог»

Подергивая унылым утиным носом, помешивая черпаком в котле, Груша печально размышлял о незавидной своей доле. Все у него не как у людей, в школе товарищи над ним потешались. Ну, чем виноват человек, если любит фиолетовый цвет, мало ли кому что нравится… Мать не хотела шить ему фиолетовую рубаху, отговаривала, но он добился своего. Когда юный Груша явился в школу в обновке, ребята захохотали, зашушукались, прыскали девчонки. На школьный вечер девятиклассник Груша пришел в роскошном фиолетовом пиджаке с большими накладными карманами. В кармане — уголком — фиолетовый платочек. Сбежалась толпа, все взирали на паренька с удивлением, а видавший виды классный руководитель оторопел.

Учился Груша на троечки, учителей успокаивал:

— Сойдет. Летчик из меня все равно не получится.

— Почему?

— Носом не вышел. И фамилия не героическая. Летчик Груша, представляете?

Ребята относились к нему неплохо: парень безобидный, девушки же всерьез не принимали. Сочувствие встречал он только у отца, повара единственного в райцентре ресторана. Возвратившись с работы, отец звал сына на кухню, стряпал он всегда сам, жене не доверял это важное дело. Виртуозно шинкуя капусту, наставлял:

— От нашей профессии, сынка, нос не вороти, самая нужная она для народа. Без доктора, инженера просуществовать как-нито можно, а пойди обойдись без нас! Есть всем надо — и рабочим, и наркомам. И не как-нибудь, а вкусно, питательно. Учись, пока я жив, перенимай.

— Не желаю, батя…

— Почему?! Мы — потомственные кулинары, от деда, прадеда. А ты — хвост набок?

Пришлось смириться, а потом даже понравилось: дело не простое, ума требует. Груша присмотрелся, поднаторел, перенял отцовские секреты. Особенно по части плова. Отца научил готовить плов заезжий узбек, плов получался отменный.

— Пилав должен быть рассыпчатый, — наставлял узбек. — Мясо жирный-жирный. А чай чтоб был как поцелуй самый лучший женщин — кирепкий, горячий и сыладкий.

Груша готовил великолепно, когда подавался плов, пограничники дружно гаркали повару благодарность. Груша в такие минуты буквально светился, любил, когда хвалят. Все на заставе одобряли повара, один Петухов скупился на похвалы, зато ехидничал не в меру.

— Балуете вы его, — внушал Костя товарищам. — Поваришка должен пребывать в страхе, смиренном повиновении, иначе на шею сядет, да так, что не спихнешь. Баловать кулинара нельзя.

— Не согласен я, — гудел отделком[36] Седых, ярый борец за справедливость, из-за чего не раз схватывался с товарищами. — Доброе слово работать помогает.

— Возможно. Но наш Груша — тот еще фрукт, я про него наслышан.

— Что ты про меня знаешь? Чего ты такого можешь про меня знать? — с треском распахнув окошко раздаточной, пищал повар.

А Косте только этого и требовалось.

— Ты, оказывается, здесь? Подкинь-ка, братец, добавки. И не волнуйся, пусть море волнуется.

— Болтун, а еще фронтовик! Что ты на фронте делал? Портянки помогал интендантам считать?

Все мог Костя простить, но такое… Плошка, пролетев через стол, с треском врезалась в захлопнутую дверцу.

— Думай, что говоришь, груша недозрелая…

Костя тут же забывал о перепалке, но повар долго не мог успокоиться: вот тип завелся! Настырный, всюду нос сует, всякой дыре — гвоздь, каждого норовит оговорить.

— Ты напрасно третируешь повара, — упрекнул Костю Девушкин. — Не по-товарищески поступаешь.

— Чудак! Груше простительно, он сер, как штаны пожарного. Почему ты шуток не понимаешь?

— Держись в рамках. Ссора на заставе…

— Кто ссорится? Мы душа в душу…

— Это заметно. — Девушкин снял очки. — Невооруженным глазом.

Разговаривали в ленинской комнате, за дальним столом что-то писал старшина, Костя украдкой посматривал в его сторону: от этого товарища ничто не ускользнет, спит, а все видит.

Комсорга поддержал проводник Говорухин.

— Ты, Кинстинтин, к моему Нагану лучше относишься, чем к повару.

— Твой Наган — человек, а Груша — груша.

— Балаболка ты, Кинстинтин.

Не познав настоящей дружбы, а тем более любви, дожил Груша до призыва. В военкомате с уважением оглядывал озабоченных, строгих военных, любовался фасонистым лейтенантом — гимнастерка отглажена, сапоги блестят, смуглую шею оттеняет ослепительный подворотничок. Вот таким бы стать!

Нет, не получится, не с того конца затесан. А если попробовать? Стараться быть дисциплинированным, исполнительным бойцом. Интересно, куда его пошлют, может, в пехоту? Это неплохо, двоюродный брат — пехотинец, хвалит в письмах стрелковые части. А товарищ служит в железнодорожных войсках, тоже, конечно, интересно — железнодорожники есть и на фронте, водят бронепоезда…

Груша постоял в очереди, вошел в комнату, за столом пожилой майор просматривал документы, быстро пропуская остриженных парней.

— Тракторист? Значит, танкист. Колхозный бригадир? В пехоту. Учитель физики? В артиллерию. Вы, Груша?.. Это фамилия такая? В погранвойска.

Груша ушел огорошенный, но, поразмыслив, успокоился: ничего, что не попал на фронт, пограничники всегда на передовой линии. Главное, не учли его профессию — этого Груша опасался более всего.