Застава «Турий Рог»

Петухов понимал, что за старшиной ему, конечно, не угнаться, впервые Костя встретил человека, который превосходил его не только в физическом смысле. Но Костя был на редкость упрям, стремление к соперничеству усилилось, когда он познакомился с Ланкой. Особого впечатления девушка не произвела, но, узнав, что за ней ухаживает Данченко, Костя воспринял новость как личное оскорбление. Уязвленный невозмутимым спокойствием старшины, Петухов задумался всерьез. Раньше он просто болтал с Ланкой лишь для того, чтобы позлить старшину, но постепенно стал думать о ней все чаще и чаще, а Ланка, продолжая встречаться с Данченко, Костю не отталкивала: с разбитным пареньком весело и интересно.

Все это не укрылось от пограничников, бойцы посмеивались над Костиными виражами, Данченко по-прежнему был спокоен и невозмутим. «А если он и впрямь ничего не замечает, — размышлял Костя. — Нет, быть того не может — хитрит, притворяется. Ну, ничего, товарищ дипломат, посмотрим, надолго ли тебя хватит».

А Данченко оставался самим собой: дотошным, придирчивым, строгим. Вечера коротал в красном уголке, конспектировал «Историю партии». С Петуховым разговаривал доброжелательно и, как ни присматривался Костя к старшине, ничего не замечал.

Однако со стороны виднее. Однажды повар задержал Костю в столовой, подозвав, долго мялся, не мог начать.

— Ты что же, друг ситный, товарищу в кашу гадишь? Пошто вокруг девки колесишь?

— А тебе какое дело?

— У них же осенью свадьба! А ты явился, не запылился, крутишься под ногами.

— Ну и что? — Костя накалялся: адвокат какой выискался. — Свадьба, говоришь? Отлично, попляшем на свадьбе. Только… на моей! — Костя сказал и сам испугался: вырвалось нечаянно.

Оба пограничника оторопело уставились друг на друга.

— Ты чего несешь? Чего! Ты, стало быть, того… хочешь у товарища невесту свести? — Груша волновался, не находил нужных слов, язык цеплялся за неровную подковку зубов.

— «Свести»! Это лошадей когда-то сводили цыгане. В доисторические времена. Впрочем, захочу — сведу!

Ну и нахал! У повара дух захватило, на скулах вспухли желваки: на кого замахнулся, бесстыжий!

— У нас в деревне за подобное тебя бы живо остудили…

— Нет, кулинар, я и у вас бы своего добился, теряться не привык, — парировал Петухов и, окончательно добивая повара скороговоркой, добавил: — Отцепись от меня, твои котлеты да борщи обрыдли, а тут еще ты бухтишь…

Костю неудержимо тянуло к Ланке, при малейшей возможности он спешил на кордон. Лесник принимал его радушно, старик дружил с пограничниками, помогал им заготавливать дрова для заставы, хаживал с капитаном Зимарёвым на глухарей, случалось, и тропил с пограничниками двуногого зверя.

Дед Андрон заряжал ведерный самовар с медалями на помятых боках, настаивал на крутом кипятке густой малиновый чай, ставил на стол варенье из лесных ягод в туесках, готовил мешанку — удивительно вкусное кушанье из орехов и меда. Пограничники, сидевшие на скудном рационе военного времени, рады были навещать лесника и его милую внучку ежедневно, но служба лишала их этой возможности. Кроме того, зная о серьезных намерениях старшины, бойцы держались от сторожки подальше. И только один Костя продолжал бывать на кордоне.

Он заводил с дедом пространный разговор о международном положении, обсуждал позицию союзников: тянут, такие-сякие, со вторым фронтом. Переходил к боевым эпизодам, мог часами рассказывать о своей роте, которая, по его словам, воевала так, что всему личному составу можно было смело дать Героя. Не забывал Костя и о своей персоне — врать не врал, разве что немного преувеличивал.

Ланка сидела, обхватив бронзовые колени, русые, волнистые волосы рассыпаны по плечам, на локтях ямочки, такие — так и тянет поцеловать. Однажды Костя расхрабрился, потянулся было, но девушка так на него посмотрела, что боец стушевался.

«Смешной, — думала Ланка. — Фронтовик, а робеет». Она все больше привязывалась к Косте и радовалась, когда он приходил. Данченко теперь бывал реже, ссылался на занятость. Он по-прежнему делал вид, что не обращает внимания на участившиеся визиты Петухова.

Старшина помогал старику по хозяйству — косил, копнил, латал прохудившуюся крышу. В белой нательной рубахе с закатанными рукавами он был мужественно красив — работал умело, споро, и старик досадовал, что внучка никак не обротает такого молодца. Желая помочь Данченко и ускорить события, дед допустил оплошность, упрекнув старшину:

— Редко бываешь, Петро, обойдут тебя на поворотах.

Данченко с чрезмерным усердием соскабливал с брюк прилипшую смолу. Когда он ушел, Ланка с досадой сказала:

— Зачем вы так, дедушка? Настроение Петру испортили.

— Дурень твой Петька! Вот свистнут у него из-под носа невесту, зачешется. Только поздно будет.

— А это, дедушка, вас совершенно не касается.

— Поговори у меня! Отцу на фронт пропишу, он тебе даст!

Ланка чмокнула старика в сивую бороду, засмеялась. Дед укоризненно качал лысой головой.

IV ПЕТУХОВ ПРИВЫКАЕТ