Застава «Турий Рог»

— Джиу-джитсу. Я посещал спортивный клуб…

— А где Петр? Куда ты его дел?

— Здесь, в низине. А где остальные?

— Их больше нет…

Скрипела, подпрыгивая на кочках, неуклюжая волокуша. Петухов, держа оглобельки, шел впереди, Лещинский подталкивал волокушу сзади. Оба молчали. Помалкивал и Данченко, он давно уже гулял в материнском садочке, наслаждаясь тонким ароматом зацветающей вишни. Время от времени путники менялись местами, Лещинский вскидывал на грудь лямку, Петухов становился на его место, нависал над старшиной.

Данченко страшно исхудал, впалые щеки заросли густой щетиной, желтые виски запали. Петра не узнать, с горечью подумал на рассвете Петухов. А каким богатырем был! Оглушенный гибелью товарищей, Петухов ни на минуту не отказался от мысли пробиваться к границе; несмотря на случившееся, он чувствовал прилив сил и уверенности — предрассветная метель замела следы, преследователи остались с носом. Жаль, продуктов маловато, уцелел лишь вещмешок Лещинского — хлеб, немного сушеного мяса, консервы. Если экономить — должно хватить. Потерян компас, он был у Васька, придется ориентироваться по деревьям; с северной стороны мох на стволах растет гуще.

На привале Лещинский сел на снег, Петухов запротестовал: простынешь.

— Бог милостив, — вяло оправдывался Лещинский. — Устал я…

— Встать!

— Пожалейте горло, Костя. Зачем кричать?

— Затем, долдон ты эдакий, что, ежели захвораешь, вас двоих мне не увезти. При всем желании.

— Одного тоже не увезти.

Петухов не сразу уловил смысл сказанного, после бессонной ночи соображал туго.

— Постой, постой! Ты хочешь… Петра?!

— Зачем так ставить вопрос: хочу — не хочу? Не справимся мы, самим бы до границы добраться.

— И ты предлагаешь… бросить?!

— Я этого не говорил.

— Но подразумевал! Ребенку ясно. Ах, ты…

— У вас есть другие предложения?

— Есть. Заткнуться!

— Грубость — ваш единственный аргумент в полемике. — Сказано, заткни глотку!

Отдохнув, поменялись местами. Петухов надел лямку, взял оглобельки, он дрожал от ярости, остро переживая стычку. Хамить, конечно, не следовало, но как Лещинский посмел предложить такое! Постепенно Петухов успокоился: упрекать Стаса бесполезно, все равно ничего не поймет, его принцип — человек человеку волк. И все же обидно: собирается жить в СССР, уверяет, что порвал с прошлым. Безусловно, сперва он об этом не помышлял, просто другого выхода не было, спасал шкуру. Потом вроде начал что-то понимать, как будто пересмотрел свои реакционные взгляды, во всяком случае, намекал на это. Держался спокойно, бежать по дороге не пытался, а при желании мог бы… Будучи по натуре максималистом, Петухов беспощадно клеймил Лещинского, считая его беляком и негодяем, но порой, стараясь быть объективным, пытался найти если не оправдание его словам и поступкам, то хоть какую-то логику в них. Пограничник шагал, не замечая усталости, с силой выдергивал оглобельки из снега, налегал грудью на лямку, увлекая за собой волокушу. Чтобы было удобнее, надел карабин через плечо, крепче стиснул ладонями неошкуренные, шероховатые оглобли. Внезапно кольнула тревожная мысль: что, если спутник выстрелит в спину?!

Петухов был недалек от истины, Лещинский как раз думал об этом.

С детства он болезненно реагировал на оскорбления. Щелчки и затрещины сверстников сносил терпеливо, при случае отплачивал обидчику сполна, но бранные слова, коими столь богат могучий и великий русский язык, всегда приводили Лещинского в бешенство. Достаточно хорошо владея собой, он никогда не опускался до вульгарной перебранки, внутри же весь кипел и успокаивался не скоро.

Впереди размеренно покачивалась спина Петухова — серое пятно, размытое неутихающей метелью. Лещинский ненавидел эту сутулую от напряжения спину яростно и люто, ненавидел злоязыкого, самоуверенного насмешника. Особенно раздражала постоянная снисходительность Петухова, похожая на пренебрежение. Мнит себя высоконравственным человеком, недостаток образования восполняет болтовней, неумение держаться в обществе — нарочитой развязностью, пробелы воспитания — беззастенчивостью, граничащей с наглостью. Перечисляя явные и мифические прегрешения пограничника, Лещинский раздражался: угнетала хлеставшая в лицо пурга, тяжкий груз, неповоротливые, неуклюжие волокуши, необходимость идти, преодолевая усталость, а главное — подчиняться недалекому самоуверенному грубияну, прямая от него зависимость, все невзгоды и унижения, испытанные Лещинским за время вынужденного путешествия, спрессовались в страстное желание освободиться от всего этого, сбросить давящее душу ярмо, вырваться, и как можно скорее, сейчас — избавиться от ненавистного спутника раз и навсегда.

О последствиях как-то не думалось, предугадать их невозможно. Лещинский отгонял мысль о грядущей ответственности перед начальством — все это в высшей степени проблематично, туманно, где-то очень и очень далеко. А отвратительная, сутулая спина рядом, рукой ее не достать, зато из карабина — не промахнешься!