Застава «Турий Рог»

Но было не хорсё, отнюдь не «хорсё», и, пока капитан играл со своим начальником (Кудзуки умышленно дал Горчакову поразмыслить), поручик прохаживался по прокуренной бильярдной, беспечно шутил, но думы его были далеко.

…Года полтора тому назад подгулявшая компания вышла из ресторана; время позднее, но расходиться не хотелось.

— Куда теперь? Не по домам же, господа?

— По домам, — засмеялся подвыпивший Горчаков. — По веселым домам.

С шутками и смехом гуляки остановились у невзрачного здания с серыми обшарпанными стенами. Горчаков отпихнул привратника — престарелого русского в потертой фуражке горного ведомства — сохранил, старый хрен! Хозяйка, грубо размалеванная мастодонистая матрона, вышла навстречу, сладко улыбаясь.

Горчакову досталась пышная, белесая немка. Он с сомнением покосился на огромные ступни: гренадер! Выпили шампанского, женщина лениво, по-кошачьи, потянулась и, профессионально покачивая бедрами, пошла к постели.

Внезапно в коридоре закричали, что-то с треском упало, поднялся шум. Горчаков хотел выйти, женщина удержала: не стоит волноваться по пустякам. Но Горчаков не послушался: в Азии нужно быть постоянно настороже, здесь и невозможное возможно.

В коридоре толстяк тащил в номер худенькую девушку, совсем девочку. Она упиралась, плакала. Обозленный толстяк хлестнул ее по щеке, девушка ударилась головой о стену, оглушенная, умолкла.

— Давно бы так, — запыхтел толстяк. — Деньги-то уплачены. А ну, пошли!

— Оставьте ее, — сказал Горчаков. — Это дитя.

— Хо-хо-хо! — закатился толстяк. — Этот ребеночек взрослых поучит. Настоятельно рекомендую. После меня, разумеется.

— Пошел вон! — процедил Горчаков и проворно отскочил.

Разъяренный толстяк налетел как бык. Ребром ладони Горчаков рубанул его по шее, буян обмяк, Горчаков поволок его к лестнице, поддал коленом. Толстяк закувыркался вниз.

Восхищенная немка с восторженным воплем бросилась Горчакову на шею. Горчаков увлек испуганную девушку в комнату, а немке молча указал на дверь.

Девушку била дрожь. Иссиня-черные волосы рассыпались по плечам, пухлые губы кривились.

— Ты кто?

— Ми. Я зовусь Ми…

…Горчаков вздохнул, потер лоб. Маеда Сигеру нарочно проигрывал полковнику, деланно горячился; Кудзуки неторопливо укладывал шар за шаром. Они что-то задумали, мелькнуло у Горчакова, но выкладывать не спешат — азиатская медлительность…

Уже много недель он ощущал на себе чье-то пристальное внимание. Японцы неспроста с ним общаются, приглашения участились, но всякий раз они заводят ничего не значащие разговоры, осторожно, исподволь прощупывают, что-то выясняют.

Месяц спустя Горчаков проходил мимо угрюмого серого дома. Неожиданно захотелось увидеть смешную девчушку с потешным именем. Рискуя себя скомпрометировать — было совсем светло, — Горчаков взбежал по винтовой лестнице.

Он распахнул дверь, и из узких глаз девушки хлынул такой свет, что у Горчакова перехватило дыхание.

С тех пор он бывал здесь почти ежедневно. Не замечал удивленных взглядов шокированных прохожих, сочувственных улыбок продажных женщин, прозрачных намеков хозяйки заведения мадам Цой. Он ничего и никого не видел, кроме худенькой Ми. Что происходит, дивился Горчаков, ведь не юноша, виски седые…

Он привязывался к девушке все сильнее. Друзья всполошились: случай из ряда вон. Человек с положением, связями. Самые близкие пытались увещевать:

— Ставь точку, Серж. Мизансцена слишком затянулась.

— Вздор…

— Но это же нонсенс! Уму непостижимо. Древний дворянский род и какая-то…

— Продолжать не советую!

Вид у Горчакова решительный, друзья смущенно умолкали. Горчаков задумался: так продолжаться не может, соотечественники от него отвернутся. Дома, в России, — плевать! Но подвергнуться остракизму на чужбине…

— Ваш черед, князь, — Кудзуки любезно протянул кий. — Капитан выкинул белый флаг.

Маеда Сигеру комично развел руками, положил кредитку на зеленое сукно стола, запалил курильницу с благовониями. Потянулся тонкий дымок. Горчаков взял кий, Кудзуки поставил шары, повесил на гвоздь деревянную пирамидку.

— Чудесный аромат, — проговорил Горчаков. — Как в буддистских храмах.

— У нас на родине синтоистские[70] молельни окуривают благовониями. Этот запах напоминает японцам о далекой Ямато[71], он волнует, располагает к возвышенному мышлению и благородным поступкам.

— Кстати, о запахах. Вы, полковник, что-то говорили о французских духах?

— В самом деле? Не припомню.

— Да, да, — подтвердил Маеда. — Говорири.

— Все-то вы помните, капитан! — вспыхнул Горчаков. На редкость неприятный тип. — Вы, полковник, намекали на мою связь с девушкой из низшего сословия.

— Я бы сказал — из иного мира, — поправил Кудзуки.

— Не хорсё, господин Горчаков, — добавил Маеда Сигеру. — Очинно не хорсё!

Горчаков повернулся к капитану.

— Все ясно. Теперь вы сориентируете печать. Газеты поднимут визг. Скандал и…

— И для общества вы — парий!

— Очинно жарь, — вторил Маеда.

— Шантаж! Но зачем? Не вижу смысла. Мы же союзники в борьбе с коммунизмом.