Застава «Турий Рог»

Но черное время пришло позднее, поначалу была веселая университетская юность, темноватые аудитории, робость перед сессией и безмерное счастье первого экзамена, завершения курса. Потом островок в Южно-Китайском море, рыбацкая хижина, душные ночи у костра и мелодичное пение сэмисена[138], на котором играл Сато, однокурсник из Нагасаки. Тонкий в талии, похожий овалом лица на девушку, с приятным голосом, Сато, милый, доброжелательный парень, учился превосходно. Что побудило японского юношу изучать древнюю историю страны, которую его соотечественники залили кровью? Студенты, с присущей китайцам вежливостью, не проявляли любопытства. Сато, выбрав удобный момент, объяснил товарищам, что история народа, подарившего миру выдающихся философов, мудрецов, поэтов, достойна изучения.

— Вы забываете, — вежливо заметил Господин Хо, — о грозных завоевателях, жестоких правителях, о порохе…

— Меня привлекает фарфор, архитектура, искусство. Современный мир с его жестоким противоборством способен лишь вызвать отвращение. Я далек от политики, а от запаха старинных манускриптов у меня кружится голова…

Они подружились — Хо и юноша из Нагасаки. Дважды отдыхали на песчаном островке, где вздымались к лазурному небу кокосовые пальмы, а когда закончили третий курс, Сато пригласил друга к себе.

Япония поразила китайского студента. Друзья побывали в музеях и синтоистских храмах, в театре. В игрушечном чайном домике у зеркала пруда, где плавали ленивые карпы и лебеди, подогретое сакэ горячило кровь, сладко пела тоненькая девушка в розовом воздушном кимоно с тяжелым черепаховым гребнем в черных блестящих волосах…

Время пролетело мгновенно, перед отъездом Сато устроил скромный ужин в небольшом ресторанчике, пригласил двух соучеников по школе и кузена, коренастого, спортивного вида парня. Вечер удался. Хорошенькие гейши умело развлекали гостей. Господину Хо очень понравилась одна из них, и он искренне огорчился, когда гейши стали прощаться. Студент уговаривал девушку горячо, настойчиво, схватил ее за руку. Гейша попыталась высвободиться. Господин Хо, взбодренный горячим сакэ, хотел ее удержать, толкнул соседний столик…

В разорванном костюме, с расквашенной физиономией он оказался в полицейском участке — без денег, документов. Полицейский офицер вежливо уверял, что произошло недоразумение, скоро все образуется, придется немного подождать, подъедет начальник: дело закончить нельзя — господин иностранец…

Начальник в сопровождении человека в штатском вошел стремительно, энергичным жестом отпустил офицера, бросил на стол пачку сигарет, зажигалку, посмотрел на растерянного юношу:

— Я буду откровенен. Скверная история! Вы, юноша, заплатили за гостеприимство нашей стране черной неблагодарностью, от студента университета можно было ожидать иного. Вместо того чтобы благопристойно знакомиться с достопримечательностями города, вы совершили турне по злачным местам и сомнительным заведениям, причем вели себя неподобающе. Неосмотрительно, мой юный друг. Весьма.

— Но…

— «Но» скажут ваши почтенные учителя, когда увидят вот это… — Широким жестом начальник бросил на стол пачку фотографий.

Господин Хо взглянул и едва не потерял сознание. Брезгливо отбросив снимки, начал было оправдываться, начальник рассыпал мерзкие карточки веером, а господин в штатском продекламировал:

Растаял снег
     за теплым дуновеньем.
Раскрылся лед
     под греющим лучом.
Но растопить
     весне не удается
Одно лишь только —
     иней на висках.[139]

— Прекрасно, не правда ли? Какой удивительный слог! Узнаете?

— Простите, нет…

— Стыдитесь, юноша. Это Бо Цзюй-И[140], выдающийся китайский поэт, чье имя означает «прожить легко». Надеюсь, читали?

— К сожалению…

— И это студент Шанхайского университета! Позор! Не знать поэта, воспитанного на стихах великого Конфуция, превыше всего почитавшего поэтический гений всеобъемлющего Ли Бо[141], жившего в тот благословенный век, когда китайская поэзия достигла совершенства в выражении человеческих чувств. Стихи тогда входили в обязательную программу образования, и знание сложных правил стихосложения было чем-то само собой разумеющимся. Конфуций и Мэн-Цзы[142], с их пафосом спокойного обличения, сильно повлияли на мировоззрение Бо Цзюй-И, сделали его воинствующим человеколюбом.

Способный к тонкому лирическому восприятию мира, поэт понимал простоту стиха не как облегченность мысли и формы, а как посильный отказ от перегрузки стихов литературными и историческими намеками. Критики того далекого и прекрасного времени рассказывали, что свои стихи поэт проверял на простых людях. Останавливал где-либо на рынке старуху и осведомлялся: «Понятно тебе?» И если она отвечала отрицательно, стихотворение переделывал.

А как прекрасны стихи, в которых поэт любуется природой, сетует на старость…

— Извините, господин, я мало разбираюсь в этом.

— А эти строки! Они словно адресованы вам: