Застава «Турий Рог»

Ночь прошла спокойно, снег все валил и валил, и проверявший посты Лахно радовался — заметет следы, поможет оторваться от преследователей, затеряться в тайге. Мысль эта немного успокаивала, хотя Лахно понимал, что пограничники упорны, настойчивы и возмездие неотвратимо. Выросший в пограничном селе, Лахно хорошо изучил противника, не раз японская разведка использовала его односельчан для различных провокаций против СССР. Уцелевшие в один голос рассказывали о мужестве советских пограничников. Да, преследование будет продолжаться, красные не отстанут, думал Лахно. Сын и внук амурских казаков, он с материнским молоком впитал любовь к боевым казачьим традициям, присягал на верность государю императору, адмиралу Колчаку, атаману Семенову, японцам; менялись хозяева, но Лахно оставался верен воинской дисциплине, долгу солдата, и сейчас это придавало ему силы, побуждало к действиям. Лахно давно перестал задумываться над смыслом того или иного задания, безоговорочно выполнял самые деликатные поручения полковника Кудзуки; боевые приказы не обсуждаются, и, если начальство говорит «надо», значит, нужно выполнять задание не задумываясь, решительно, своевременно и точно: приказ есть приказ. Отправляясь с отрядом Горчакова, Лахно радовался: офицер старой армии не подведет. Позднее Лахно разочаровался: простому казаку по душе казак, что вчера еще быкам хвосты крутил; дворянская спесь Горчакова претила, порождала неприязнь.

Лахно не спал двое суток и на рассвете окунулся в глубокий сон, похрапывал сладко, не чувствуя холода, — лежал на охапке обмерзших веток, наломанных в темноте у ручья.

Пробудился, ощутив внезапную опасность: кто-то стоял над ним, сапно[171] дыша.

Схватив карабин, Лахно вскочил, в неясном сумраке нарождающегося утра маячила рослая фигура, держа что-то тяжелое, гигант дышал хрипло, с хлюпом втягивая морозный воздух, Лахно вгляделся.

— Ефрем? Ты чего?

Зыков, не выпуская ноши, сел на заснеженную лесину, голова лежавшего у него на руках человека безжизненно запрокинулась.

— Бра-ат-ка…

Лахно медленно снял шапку, проснулись остальные, Волосатов истово перекрестился, охнула Ганна, Ефрем осевшим голосом сказал Мохову:

— Вот, Николаич… Один я остался. Приласкала Савку смертушка.

— Мужайся, Ефрем, крепись. Тебе сына рóстить…

Ефрем опустил Савелия на землю. Вокруг сгрудились нарушители. Господин Хо внимательно смотрел на мертвого, Маеда Сигеру бесстрастно молчал, цепкие глаза Безносого что-то разглядели, он нагнулся, откинул полу куртки и отпрянул — в Савкиной груди торчала ржавая стрела.

— Не хорсё, — удивленно протянул японец. — Очинно не хорсё.

— Что это? — вскричал ошеломленный Горчаков.

— Самострел, — угрюмо пояснил Мохов. — Старинное охотницкое средство. Не доводилось видеть, Сергей Александрович? Промысловики на звериных тропах настораживают. Такая штучка трехдюймовую доску насквозь прохватывает. Видать, ступил Савелий на охотничью тропу…

— Прошибся, Николаич, — возразил Ефрем. — Не охотницкое заделье. На заимку мы с братом натакáлись[172], в самой трещобе, с двух шагов не узришь. Шагнул я к двери, а Савка меня упредил. Молодой… Дверь дерг, а оттуда эта стерва жахнула. В упор…

— Какой же лиходей насторожил? — спросил Окупцов. — Охотник такое не сделает.

— Мало ли варнаков. И не все ли равно…

Савелия похоронили в глубоком распадке, Ганна пошептала молитву, Ефрем вытер глаза, высморкался:

— Николаич, надо бы в ту заимку сходить.

— Это еще зачем? — вскинулся Горчаков. — Мало одного покойника? Может, там еще стрелы наставлены?

— Надо сходить, Николаич, — не глядя на Горчакова, повторил Ефрем. — Пошарить. Может, там что схоронено, разживемся по бедности.

— Золото! — воскликнул Окупцов. — Старатель там живет, иначе зачем самострелы в избе ставить? Золотишко намытое охранял. Айда туда поскорее, того трудягу к ногтю, за Савку рассчитаемся, а золотишко поделим.

— Черт с этим золотом! Мы должны спешить, а не заниматься кладоискательством.

Горчаков почувствовал, что его слова энтузиазма не вызвали, на него смотрели с нескрываемой ненавистью Окупцов, Волосатов, Безносый, нервно потирал руки Господин Хо. Чуют добычу, вороны!

— Вы слышали, что я сказал?

— Желтого металла в здешних местах много, возможно, безвестный старатель — настоящий Крез, золота с избытком хватит на всех, — проговорил Господин Хо.

Горчаков поднял пистолет и почувствовал сзади чье-то дыхание.

— Зажди, набольший. Мы в заимке припасы поищем. Может, найдем, у меня уж брюхо к хребтине приросло, — попросил Зыков.

Горчаков смерил его презрительным взглядом: только что брата схоронил, а уже о жратве думает. Скот! Облизнув спекшиеся, покрытые черной коркой губы, сплюнул кислую слюну.

— Ладно. Веди.

«Авось и впрямь отыщем какие-нибудь продукты, подкормимся, — думал Горчаков. — На сытый желудок идти веселее». Где-то далеко, далеко замаячила звездочка надежды.