Застой. Перестройка. Отстой

– Николай Николаевич сюда пожаловал, – уже не так испуганно, но по-прежнему ядовито произнесла Дубова. – Откуда у него наш адрес?

– Я не давал, – честно сказал я. – Но разве это тайна? Открой любой телефонный справочник, везде написано про наш музей…

– Да нет, справочник он, наверное, не открывал, это я, я, дура дурная, телефон Николашке-какашке дала, – вдруг нервно призналась Наташка. – Ты знаешь, что он хочет от нас? Чтобы мы дали ложные показания против его сумасшедшей соседки и упекли ее в тюрягу. Он уже накатал «телегу» на бедную старуху в милицию. Хочет, чтобы и мы подписали его послание.

– Не пойму никак, чего ты так всполошилась? – ответил я. – Мы же не станем давать никаких показаний. И ничего подписывать не будем.

– Я чувствую: он способен на шантаж. Возьмет и всех нас заложит, если мы не будем выполнять его команд.

– Что он может сказать про нас плохого?

– Ну, что мы вместе, так сказать, проводим свой досуг… По ресторанам.

– А кто это запрещает?

– Тебе-то, конечно, бояться нечего, ты – мужик. А мне каково?

– Не бойся, нас много. А он один. Коллективные показания всегда убедительнее.

– А у него друг – следователь!

– Ерунда!

– Он, этот гнусный Николаев, говорил, что вы знаете его тяжелейшую ситуацию, слюни пускал. Он надеется на вашу помощь. Шульц неоднократно бывал у него дома. Даже с соседкой его придурочной знаком. И Ленька, кажется, тоже немного в курсе дела. Этого он, Николашка, считает достаточно для того, чтобы мы прочувствовали его ситуацию.

– Мы-то прочувствовали, но это еще не основание, чтобы клеветать на соседку!

– Ты это ему объясни!

Наш нервный диалог продолжался бы еще очень долго, но на счастье пришли Шульц с Ерошкиным. Услышав рассказ Натальи Семеновны, Ленька тут же наложил в штаны от страха:

– Я сразу почувствовал, что он не наш человек! Не наш человек! Не наш! Это же очевидно. Я это сразу понял. Какая, подумайте, скотина! Мы с ним практически не знакомы и вдруг такая наглая, нахрапистая просьба! Виталий Оттович, это ты виноват. Зачем ты нас с ним познакомил? Это же не наш человек!

Шульц всех успокоил, заверив, что ничего плохого никому и никогда Николаша, его воспитанник, не сделает, так как он его, Шульца, очень уважает и любит.

– Как я ему скажу, так он и поступит! Конечно, он парень немножко скандальный. Чуть что – судиться! У него даже есть телефон Верховного Совета СССР. Туда он звонит по поводу всех своих (даже самых маленьких) передряг. А в Технаре, где мы с ним сеяли разумное, доброе, вечное, он чуть было не умудрился судиться сразу аж с тремя педагогами. Очень он за честь свою и независимость борется активно, точно несломленное темнокожее население ЮАР. Ну, что поделаешь – гордый, достойный человек! Почти как Пушкин! За свое достоинство – горой! Когда он уходил из Технаря (Шульц начал рассказывать то, о чем раньше почему-то умалчивал), обходной лист ему подписали с быстротой молнии. Это в нашей-то бюрократической стране! Я раньше просто не видел, чтобы так быстро «подмахивали» «бегунки». Ну, а насчет нашего «дела» не бойтесь – Николаша не вякнет. Супротив меня он не попрет.

Комната потихоньку успокаивалась. Однако вечером Колька позвонил мне домой. Обратился с той же просьбой. Я трусливо заметил, желая оттянуть время расплаты за глупость мимолетного знакомства, что это не телефонной разговор.

– Встретиться надо, Николай Николаевич, и все обсудить. По аппарату… Сам понимаешь!

– Когда? – тут же уточнил Николаев.

Мне стало нехорошо – я не ожидал такого напора. Проблему – «когда» – обсуждали очень долго. После длительных и капризных (с моей стороны) переговоров условились о дне встречи. В назначенный день Николаев – на мое счастье – позвонил и жалобно сказал:

– На час должен буду опоздать. Время терпит?

– Нет, старик, должен бежать, – соврал я.

– Ладно, тогда созвонимся потом.

На том и порешили. Созвонились мы не скоро. И Коля все понял, и комната номер 10 допетрила, что случайные знакомства – все же не лучшие знакомства, и что плохой старый друг (ибо хороших друзей вообще не бывает) лучше новых двух.

Комната, точно потрепанная, но сохранившая жизнь курица, отряхивала перья. И решила немного поработать. Дабы забыться, оправиться от маленького, но неприятного шока.

***

…На Москву решительно и безжалостно, точно немецкая громада в сорок первом году, наступала зима. И наступало утро.

Шульц ехал в просторной подмосковной электричке, Ерошкин – в душном, медлительном автобусе, Дубова – в нервном, раздраженном метро.

Все мы ехали на работу из разных – непохожих друг на друга! – уголков необъятной столичной земли.

Москва опять кишела, как муравейник. Улица Горького накапливала силы…

Ровно в десять пунктуальные обитатели музея собрались в своей веселой обители и сказали друг другу:

– Доброе утро!

И улыбнулись. Начиналась новая трудовая неделя.

***