Застой. Перестройка. Отстой

Работая в музее, я приобрел много связей. Познакомился даже с работниками ЦК ВЛКСМ. Один из них почему-то проникся ко мне симпатией и решил помочь с поступлением на факультет журналистики Высшего Номенклатурного Института при ЦК. И действительно помог. Как меня пропустили – не знаю. Все-таки я лежал в «психушке», меня исключали из Комсомола. Однако мне повезло. В разгаре была Перестройка. 1988 год. Новые слова, смелые лозунги, смена одной формации на другую…

Я сдал экзамены и поступил.

Учили во ВНИ замечательно, т.е. практически не учили, а платили огромную (как среднюю зарплату!) стипендию и отдавали на три-четыре месяца на практику. В любое СМИ – по желанию слушателя. Хочешь на ТВ – выбирай какой хочешь канал, в газету или журнал – без проблем. Я выбрал популярный в те годы отдел литературы журнала «Искорка». И не пожалел. Там работали достойные люди, в высшей степени профессиональные редакторы – Олег Пашенный, Владимир Высочин (он теперь священник), Андрей Беленький, Людмила Михайловна Ниточкина, Володя Потряскин, Миша Пекелин… В «Искорке» я познакомился со многими известными и влиятельными людьми. Главное – получил уроки редакторского мастерства, меня научили работать с рукописями и авторами…

Мне давали вычитывать тексты, я готовил материалы других авторов, редактировал и корректировал их, подбирал фотографии, отвечал за поэтическую почту – писал вежливые, но безутешные, как удары в челюсть, отказы «неноменклатурным» поэтам. За каждый отказ мне платили три рубля пятьдесят копеек. Отказ – трояк. Отказ – трояк. За положительный ответ – не платили.

Еще во ВНИ была уникальная система – каждый слушатель мог выбрать себе наставника, который за деньги Института ежедневно учил тебя журналистским премудростям… Со мной занималась Ольга Кунина из «Комсомольской правды» (наверное, безрезультатно, но все же).

В «Искорке» мы иногда дежурили по журналу. В перестроечные годы там бытовала следующая практика – сотрудники отделов примерно раз в месяц (по очереди) освобождались от всех работ для дежурства по редакции. То есть «садились» на телефон, а также встречались с «ходоками», которые, отчаявшись найти правду где-то еще, шли в редакцию суперпопулярного тогда журнала.

К телефону подходить было не очень приятно. Например, снимаешь трубку, а тебе в ухо кричит какой-нибудь идиот: «Ты еще жив, жидовская морда? Ничего, мы с тобой скоро разберемся…».

Народу к нам приходило много – отовсюду. Из Москвы, Сибири, с Дальнего Востока…

Мне, молодому стажеру, руководство по наивности своей тоже доверяло дежурить. Я успокаивал людей, как мог. Хотя, честно скажу, у моих коллег получалось лучше. Например, Михаил Абрамович Пекелин, видимо, испугавшись телефонных звонков, просто давал «ходокам» деньги, Александр Вертоградов (он тогда сотрудничал с отделом писем, во главе которого, извините, стоял милый юноша в потертых джинсах Валя Юнусов, ныне фигура из запредельных политических высот) улаживал любые вопросы не хуже иного высокопоставленного чиновника.

Иногда мне звонили из приемной и спрашивали, можно ли пропустить в редакцию того или другого человека. И я начальственно давал (или не давал) «добро». «Кто-кто? Аграновский? Пусть идет. Юрий Афанасьев? Хм… Ладно, что уж, раз пришел – так и быть».

Было приятно ощущать себя большим человеком.

Однажды из приемной позвонили и неожиданно сообщили следующее: «Тут Хрущев прибыл. Можно пропустить?»

Я перепугался.

– Неужели воскрес? – промелькнула в голове беспокойная мысль.

Меня успокоили: «Это Сергей Никитович, сын бывшего генсека, не пугайтесь!»

– Ну, раз сын, – смилостивился я, – тогда валяйте, пущайте!

Смех смехом, но после ВНИ я стал номенклатурой. Не взять меня на работу в СМИ уже не могли. Более того, я обязан был отработать либо в Комсомоле, либо в комсомольских газетах.

Что еще сказать про ВНИ? Неплохо там учили языкам. На выбор. Именно во ВНИ я стал систематически изучать английский, который раньше штудировал самостоятельно и в Кубиковском педагогическом институте. А мои коллеги изучали и французский, и немецкий, и даже испанский…

После занятий нам показывали западные фильмы – мы посмотрели «Рэмбо во Вьетнаме», «Рэмбо в Афганистане» и т.д. Мы должны были знать пропагандистское оружие врага, и знали. Просмотренные фильмы обсуждали на специальных семинарах, которые записывались на видеокамеру. Потом нам прокручивали запись обсуждений… Наставники указывали на наши ошибки – не только в речи, но и в поведении. Словом, учили и говорить, и держаться. Менее всего нас, как ни странно, учили догмам коммунизма-ленинизма. Времена стояли деловые и, вместе с тем, вольные.

Однажды во ВНИ приехал опальный Борис Николаевич Ельцин.

Держался он очень бойко, отвечал в Большой коммунистической аудитории на все вопросы. Освещал и «крамольные» стороны политической, околополитической жизни. Я задал вопрос:

– Правда ли, что Михаил Сергеевич Горбачев строит дачу в Крыму со взлетной площадкой?

Последовал – после профессиональной, театральной паузы – ответ:

– Дача уже построена…