Застолье Петра Вайля

Александр Генис. Собственно, эта острая ситуация, в которой оказалась советская культура, уже охарактеризована в отличной статье Климонтовича “Любовь под березами”, опубликованной в шестом номере журнала “Искусство кино”. Климонтович так описывает сложное положение между Сциллой и Харибдой, в котором оказался художник, решившийся трактовать сферу интимного. С одной стороны, говорит автор, насильственный запрет и репрессирование темы взаимоотношения полов, наложение табу на обращение к ней искусства – всегда удар по этому искусству. С другой стороны, повышенная откровенность в последних советских фильмах – не что иное, как увеличение количества интимных сцен одновременно с уменьшением количества одежды.

П. В. Получается, что и то и другое – плохо? Запреты плодят оскопленное, безжизненное, в конечном счете серое искусство. Но и отмена запретов никуда не ведет, не так ли?

А. Г. Мне кажется, что эротическая тема в сегодняшнем советском искусстве на самом деле явление социальное, даже политическое. Сексуальная откровенность стала символом освобождения от цензурного диктата, декларацией независимости автора от социальных табу. Если мы вспомним роман Оруэлла “1984”, то обнаружим, что и в его модели тоталитарного общества секс превратился в укрытие личности от страшного давления государства, в укрытие и одновременно орудие, исподтишка разрушающее идеологический монолит. По сути, новая волна откровенных фильмов или книг в Советском Союзе работает на конфликте между общественными представлениями о дозволенности и дерзостью нынешних авторов. Напряженность здесь создается за счет приближения к опасной границе, за счет более или менее умелого балансирования на этом рубеже.

П. В. Но если это так, то пока и не приходится говорить об эстетическом освоении эротики?

А. Г. И это самое печальное. Дело в том, что как раз русская традиция не накопила опыта в решении этой проблемы. Целомудрие любовных описаний нашей классики, благодаря чему ее не возбраняется читать школьникам любого возраста, имеет и обратную сторону. Русская культура разделяла высшее и низшее в человеке, вернее, она приписывала личности вот это самое разделение, решительно принося земное в жертву духовному. Почти все, что относится к сфере телесного, стало достоянием либо самиздата, либо анекдотов, скабрезных частушек, сортирных граффити. Синявский как-то сказал про женский тип в русской классической литературе: “Женщина – что-то туманное, чистое и прекрасное. Ей не нужно быть конкретней и определенней, ей достаточно (много ли с женщины спрашивается) быть чистой и прекрасной”. Не за эту ли традицию расплатилась Анна Каренина или Катерина? Тут я не согласен с тем, что вы, Петр Львович, говорили о русской классике.

П. В. На самом деле противоречия нет. Когда я говорил о героинях – проститутках и изменницах, я и имел в виду, что образы русской литературы разнообразны и конфликтны, то есть нормальны. А целомудренность относится к любовным описаниям.

А. Г. Как бы там ни было, современный художник не может опереться на опыт предшественников. За редчайшими исключениями, к которым относится гениальный цикл Бунина “Темные аллеи”, русское искусство интерпретировало сексуальную тему в плане греха и искупления, часто проклиная нашу земную, плотскую половину, не сумев ее понять.

П. В. Простите, а как быть со свободной, не подцензурной русской словесностью? Здесь-то никакие социальные табу авторам не мешали.

А. Г. Это действительно интересный вопрос. Тем более что как раз в эмиграции эротическая тема представлена очень широко. Впрочем, и здешние авторы часто пишут под воздействием старых запретов, как бы вопреки ханжеским советским нормам. Но есть и такие авторы, для которых сексуальное описание становится если не самоцелью, то первостепенным элементом их творчества.

П. В. Вы имеете в виду в первую очередь, конечно, Лимонова?

А. Г. Не только. Хотя Эдуард Лимонов является наиболее ярким примером, у него есть соперники. Скажем, только что вышел сборник стихов “По обе стороны оргазма” Михаила Армалинского или прозаическая книга Натальи Медведевой “Мама, я жулика люблю”. Называю первое, что приходит в голову, в общем-то таких книг множество. Они, на мой взгляд, объединяются одним общим дефектом – их авторы стремятся к максимальной откровенности описания. Ну, скажем, ставят перед собой задачу с документальной достоверностью воспроизвести интимную близость. Если сперва такое шокировало, то теперь пора задать другой вопрос: не кто им такое позволил, а каких результатов они достигли?