Застолье в застой

Мальчиком Петр Котляревский, сын сельского священника из Ольховатки под Конотопом, помог генералу Лазареву не заблудиться в метель, и тот пообещал не забыть своего спасителя. Генерал вскоре умер, но успел сдержать данное слово, определив мальчика в кадеты. Петр Котляревский выучился и, начав военную службу с самых низов, дослужился на Кавказе до генеральских эполет. Однажды император Александр I как бы между прочим спросил у тридцатипятилетнего генерала, кто ему протежирует, намекая на то, что подобные карьеры возможны лишь при наличии «мохнатой лапы» в верхах. «Никто, — ответил молодой генерал. — Продвижению по службе я обязан лишь мужеству моих солдат!» Хмыкнув, Александр высказал сомнение в искренности Котляревского, и тот немедленно подал в отставку. «Честь — никому!»

Один из высших аристократов страны, писатель Алексей Константинович Толстой, сочинивший знаменитый роман «Князь Серебряный», совершенно по-самурайски считал, что честь — это верность в службе кому-то, кто выше тебя по рангу. Но такая верность подразумевает и откровенность во всем. Толстой дружил с Александром II, участвовал в обсуждении его проектов, в том числе одобрял освобождение крестьян в 1861 году, резко выступал против всесилия сыскного ведомства. Считалось, что это он уговорил императора освободить Тараса Шевченко из ссылки и всячески заступался за Чернышевского. Но, несмотря на свою близость к трону, А. К. Толстой с братьями Жемчужниковыми придумал Козьму Пруткова, от имени которого издевался над косностью и глупостью чиновников — это входило в его представление о чести. В романе он описал террор опричников, наивно доказывая, что беззаконие можно одолеть честной службой — без революций. Император иногда обижался на писателя, удалял его от себя, но А. К. Толстой повторял, что «честь — никому», сохраняя репутацию порядочного человека в любых обстоятельствах…

Гвардейский генерал Михаил Драгомиров в конце XIX века командовал в Киеве военным округом. Когда в Киевском университете начались студенческие волнения, царь велел двинуть войска против студентов. «Армия не обучена штурмовать университеты», — отрапортовал генерал. Царь повторил приказ. Драгомиров окружил университет пушками и послал телеграмму: «Ваше величество, артиллерия в готовности, войска на боевых позициях, противники отечества не обнаружены». Когда Драгомиров пребывал в отставке, он продолжал быть любим многими, славился своим гостеприимством, помогал малоимущим, а его супругу офицеры чтили за вкусные обеды, которые она готовила для них бесплатно. Илья Репин увековечил генерала в образе одного из самых колоритных запорожцев с люлькой на знаменитой картине…

Я очень схематично излагал систему чинов, хотя она скрепляла и сортировала общество, просуществовав с некоторыми изменениями до самого Октябрьского переворота. Моральные принципы были достаточно постоянны, но все-таки за последние полтора века многое менялось в стране. Другими стали отношения внутри общества в связи с отменой крепостного права. Изменились отношения внутри элит, когда в начале прошлого века был создан парламент при сохраненной самодержавной власти. На веку многих современников дважды — в 1917 и 1991 году — менялись формы собственности. Чиновничество тоже менялось, приспосабливаясь к новым элитам.

В октябре 1917-го оказалось сложнее всего. Переворот, где соединили свои усилия и потомственный русский дворянин Ульянов-Ленин, и сын спившегося грузинского сапожника Джугашвили-Сталин, и потомок богатого еврейского купца Бронштейн-Троцкий, отменил немало прежних классификаций. При этом наиболее активно уничтожалась связанная с системой прежних ценностей формула «Честь — никому!», которая столетиями была одной из важнейших для человеческой репутации. Раньше в обществе существовали, мощно влияя на события, такие факторы, как общественное мнение, репутация, «доброе имя». В советское время их зачислили в «буржуазные предрассудки», было отключено несколько прежних «линий жизни»: среди них — демократия, рыночная экономика с конкуренцией, свобода слова, общественое мнение. Власть усердно искореняла умение своих граждан критически оценивать ситуацию — что было непременным достоинством для прежних элит. Насаждалась холопская вера в мудрость и всемогущество системы, подкрепленная мощью репрессивного аппарата. Мы оказались первым обществом в известной истории, где государственную мифологию берегли всеми силами правительства, армии и охранного ведомства. У Солженицына в его концлагерных мемуарах есть упоминание о людях, которые оказались на Соловках даже за то, что невпопад улыбнулись при каком-нибудь партийном призыве. Так называемая пролетарская власть не снисходила до мнений своих подданых, внушив им, что думать будут те, кому партия это поручит, а повиноваться — все остальные. Этого оказалось достаточно для того, чтобы общество задохнулось.