Застывшая кровь

Это не выбор, а необходимость. Согреваться о бархатистое, щедро отдающее магию тело, плавясь без остатка. Благодарно прильнуть щека к щеке, едва возвращается способность поворачивать голову. Всхлипнуть, не находя слов, и ухватиться за сильные плечи, бездумно стискивая в кулаки ткань рубашки. И не отклоняться ни от одного из порхающих, торопливо-отчаянных поцелуев вдоль шеи, без которых мне действительно не выжить, без горячего пряного дыхания, окатывающего кожу. Без мягкой пульсации в груди от соприкосновения с крепким торсом. Крупная дрожь бьёт всё сильней, стучат зубы, но это уже намного лучше льда, это — подаренная жизнь. Я чувствую, что каждое следующее движение губ Анвара будто всё более рассеянное, сонное, и с трудом вспоминаю наш разговор о восполнении потраченных сил — кажется, сейчас их нужно от него слишком много. Но уголёк в моём животе теперь словно находится между нами — ещё никогда не ощущала его столь чётким, ровным. Не прожорливым, а… правильным.

— Спасибо, — шепчу я у самого уха Анвара, смаргивая слёзы.

Вот только вряд ли он чувствует это и слышит, потому что уже спит, продолжая держать меня в железной хватке. Полной грудью вдохнув его запах, переплетаю с ним ноги и тоже позволяю себе расслабиться, насколько могу в колотящей конечности тряске. Потому что он здесь. И значит, всё будет хорошо. Утро обязательно наступит для всех нас, а что было ночью, в ней и останется.

6. Тридорог

Как же давно я не просыпалась с такой лёгкостью в теле. Нет, бёдра и поясницу всё же потягивает после вчерашних нагрузок, но это в сравнении с ледяным ночным кошмаром просто благословение. Лишнее подтверждение тому, что я жива. Вопреки… или благодаря?

Разочарование тоской сжимает рёбра: просыпаюсь одна, плотно прикрытая двумя одеялами, хранящая на себе терпкий мужской запах и согретая до костей, но — одна. Эта пустота ощущается невосполнимой утратой, а воспоминания о подаренных ночью спокойствии и надежности щекочут горло. Приоткрыв веки, ищу взглядом чёрный силуэт в бьющих через ткань шатра рассветных лучах, но не вижу — лишь ненадолго слепну. Если в такую рань уже столь яркое солнце, то день обещает быть жарким. А у меня снова прокатывает по лопаткам неуютный холодок.

Как всё это вообще могло произойти?

Полнейший раздрай чувств и бедлам в мыслях. Несмело приподнимаюсь, достаю из сундука одну из льняных блуз и жилет, а разрезанную котту прячу на самое дно. Успеваю сменить одежду и расплести безобразно распавшийся пучок на голове, когда полог осторожно приподнимается, и в шатёр проскальзывает Анвар с небольшим медным подносом в руках. Опускаю глаза в землю, боясь смотреть на него. Что я встречу, очередные укоризненные вздохи, бахвальство спасителя несчастной мертвечины?

— Как ты? — вопреки всем ожиданиям звучит тихий вопрос, заставляющий всё же найти искрящий беспокойством взгляд:

— Хорошо. Даже отлично, я бы сказала. — Прекращаю нервно расчёсывать пальцами разлохмаченные волосы и устало опускаю руки. — Спасибо, что помог. Ты не должен был.

— Не должен? — в сомнении хмыкает он, подходя ближе и присев передо мной на корточки, а поднос пристраивая прямо на траву: на нём кружка с чаем, тарелка каши с куском масла, хлеб и сыр, и эти запахи моментально сжимают горло. Хочется верить, что только они. — Виола, ты хотя бы представь, что со мной было, когда среди ночи твоё сердце перестало биться. Я слушал его, а оно стучало всё тише, пока совсем не погасло. Рванул к тебе, а ты лежишь… одеревеневшая, без дыхания. Я думал, что сплю, и это мой худший кошмар.

— То есть, кошмар был у тебя. — Я поджимаю губы и с прищуром смотрю в его уж слишком участливые глаза, колдовскую власть которых нельзя пропускать под кожу. И без того ночью было слишком много дозволено, опасно много. — Бедный мой, это же ты день ото дня сходишь с ума от чувства вины, не можешь толком ни спать, ни есть, мучаешься от боли паралича и каждый миг боишься блевануть на кого-нибудь. Но да, кошмар у тебя…

— Да, у нас общий кошмар. Потому что твоя смерть — это и моя смерть тоже, мы связаны, — с ощутимой безнадёжностью в голосе Анвар поднимает правую, обожжённую руку, развернув ко мне ладонью, показывая прошедший поперёк неё выпуклый шрам.

Близнец моих собственных, которые отчаянно печёт, и я нерешительно кусаю щеку изнутри. Не слушать не выходит, а тело само тянется к предложенному теплу. И я повторяю открытый жест, осторожно соприкасаясь подушечками трясущихся пальцев с его, ловя тут же мелко заколовшие крупицы магии. Вспоминая, как связь кровь к крови давала способность слышать мысли друг друга… как бы сейчас этого хотелось. Начать сначала. Верить. Забыть хотя бы на миг, почему всего этого больше не будет.

Но мимолётное наваждение разрушает сам Анвар.

— А теперь расскажи, как давно это началось, — строго, почти с приказными нотками требует он, и я тут же одёргиваю руку, будто обжёгшись.

— Что именно?