Читаем Затерянный мир Дарвина. Тайная история жизни на Земле полностью

В 1970-х на смену хиппи пришли панки и металлисты, но все вокруг еще живо напоминало о временах хиппи, и шипастое ископаемое назвали галлюцигенией. Саймон Конвей-Моррис в Кембридже реконструировал его и вверх ногами, и перепутав передний и задний конец. Итог озадачивал. Согласно этой реконструкции выходило, что животное передвигалось на длинных ногах-ходулях (в реальности они располагались на спине), в которых были полости с маленькими отверстиями. Предполагалось, что передние конечности доставляли пищу ко рту (но то, что принималось за голову, оказалось задней частью тела). Теперь галлюцигения уже не была старомодной принцессой. Она предстала истинной бунтаркой, особенно если вспомнить ее шипы. К счастью, шведский палеонтолог Ларс Рамскольд избавил мир от кошмара. Оказалось, что галлюцигения – всего-навсего бархатный червь (онихофора), похожий на современного перипатуса (Peripatus), но снабженный изящными шипами на спине и маленькими ногами, на которых можно танцевать. Походка галлюцигении также (всего за несколько недель переосмысления) эволюционировала от панковских прыжков до задумчивой румбы.


Рис. 5. Бархатный червь. Это моя реконструкция микродиктиона (Microdictyon) из раннекембрийской (ок. 520 млн лет) чэнцзянской биоты. Длина окаменелости обычно 2–3 см. Такие окаменелости чаще всего сохраняются в виде изолированных фосфатных пластин (несколько миллиметров в поперечнике и слегка напоминают глаз трилобита). В чэнцзянской биоте эти фосфатные пластины также встречаются парами (вверху) и являются частью дорсальной брони существа, которое можно реконструировать как гусеничного бархатного червя (внизу). По сравнению с микродиктионом у галлюцигении были более простые и заостренные пластины. Оба они – старейшие из известных бархатных червей надтипа лобоподы (Lobopoda).


В чэнцзянской биоте стали появляться и другие бархатные черви, в том числе микродиктион (Microdictyon), у которого шипы, похожие на шипы галлюцигении, превратились в огромные ложные глаза. Вероятно, это пример мимикрии для защиты от хищников (рис. 5). Палеонтологи отреагировали незамедлительно. Сами по себе окаменелости из сланцев Берджес не были странными. Странной была философия их реконструкции, если так можно выразиться. Когда Гулд мечтал о галлюцигении, остальные с грустью наблюдали, как рушится миф о сланцах Берджес. Один за другим таинственные создания приобретали знакомые черты. Ричард Форти съязвил тогда: “В биоте из сланцев Берджес нет никого страннее артемий и безумнее усоногих раков. Старый хлам”. Или что-то в этом роде[57].

Перчатка брошена

Биота сланцев Берджес важна в историческом отношении, но чэнцзянская биота важнее с научной точки зрения: ведь она старше примерно на 20 млн лет. Чэнцзянская биота – это целый зверинец времен древнейших трилобитов. Но главное послание чэнцзянской биоты – не о кембрийских чудесах. И окаменелости из сланцев Берджес, и чэнцзянская биота показывают нечто не менее странное. Замечание Дарвина о невозможности фоссилизации “совершенно мягких организмов” неприменимо к миру кембрия.

Чэнцзянские находки также подтверждают, что кембрийские океаны кишели существами, которые, возможно, были близки к прямым предкам современных морских и наземных животных (и, конечно, человека). Но откуда взялись все эти создания? И внезапно ли они возникли? Вернемся в Беруоллс-хаус в 1983 г. (гл. 2).

Мало кто на Западе знал о лихорадочной работе по геологическому картированию в Китае в 1970-х гг., после Культурной революции. В поисках материала для фосфатных удобрений геологи наткнулись на богатое окаменелостями месторождение на юге Китая, которое растянулось на несколько тысяч километров (рис. 6). Последовал вал находок. Тогда язвили, что китайских палеонтологов, придумывающих имена находкам докембрийского и кембрийского времени, больше, чем самих находок. К счастью, это было не так.


Рис. 6. Мэйшуцуньский фосфоритный рудник. Богатые фосфоритовыми окаменелостями разработки показали мне начальник карьера (слева) и палеонтологи Чжао Юэ (в центре) и Цзян Чживэнь (справа). Древнейшая раковинная фауна (ок. 540 млн лет), в т. ч. анабариты (Anabarites) и протогерцины (Protohertzina), появляются в геологической летописи [их систематическое положение неясно; первые – сидячие беспозвоночные, а вторые, возможно, родственны конодонтам или хетогнатам (Прим. науч. ред.)] на уровне ног, а раковинные моллюски, близкие к майханелле (Maikhanella) и алданелле (Aldanella), – чуть выше их голов.


В 1983 г. в Беруоллс-хаусе доклады советских ученых были встречены пылким одобрением с одной стороны и насмешками – с другой. Этот гомон уступил место тишине, когда на сцену поднялись четверо китайских ученых. Перчатку собирались бросить незнакомые геологи – из тех первых, кто оказался за пределами красного Китая. Мы замерли.

Перейти на страницу:

Все книги серии Книжные проекты Дмитрия Зимина

Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?
Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?

В течение большей части прошедшего столетия наука была чрезмерно осторожна и скептична в отношении интеллекта животных. Исследователи поведения животных либо не задумывались об их интеллекте, либо отвергали само это понятие. Большинство обходило эту тему стороной. Но времена меняются. Не проходит и недели, как появляются новые сообщения о сложности познавательных процессов у животных, часто сопровождающиеся видеоматериалами в Интернете в качестве подтверждения.Какие способы коммуникации практикуют животные и есть ли у них подобие речи? Могут ли животные узнавать себя в зеркале? Свойственны ли животным дружба и душевная привязанность? Ведут ли они войны и мирные переговоры? В книге читатели узнают ответы на эти вопросы, а также, например, что крысы могут сожалеть о принятых ими решениях, воро́ны изготавливают инструменты, осьминоги узнают человеческие лица, а специальные нейроны позволяют обезьянам учиться на ошибках друг друга. Ученые открыто говорят о культуре животных, их способности к сопереживанию и дружбе. Запретных тем больше не существует, в том числе и в области разума, который раньше считался исключительной принадлежностью человека.Автор рассказывает об истории этологии, о жестоких спорах с бихевиористами, а главное — об огромной экспериментальной работе и наблюдениях за естественным поведением животных. Анализируя пути становления мыслительных процессов в ходе эволюционной истории различных видов, Франс де Вааль убедительно показывает, что человек в этом ряду — лишь одно из многих мыслящих существ.* * *Эта книга издана в рамках программы «Книжные проекты Дмитрия Зимина» и продолжает серию «Библиотека фонда «Династия». Дмитрий Борисович Зимин — основатель компании «Вымпелком» (Beeline), фонда некоммерческих программ «Династия» и фонда «Московское время».Программа «Книжные проекты Дмитрия Зимина» объединяет три проекта, хорошо знакомые читательской аудитории: издание научно-популярных переводных книг «Библиотека фонда «Династия», издательское направление фонда «Московское время» и премию в области русскоязычной научно-популярной литературы «Просветитель».

Франс де Вааль

Биология, биофизика, биохимия / Педагогика / Образование и наука
Скептик. Рациональный взгляд на мир
Скептик. Рациональный взгляд на мир

Идея писать о науке для широкой публики возникла у Шермера после прочтения статей эволюционного биолога и палеонтолога Стивена Гулда, который считал, что «захватывающая действительность природы не должна исключаться из сферы литературных усилий».В книге 75 увлекательных и остроумных статей, из которых читатель узнает о проницательности Дарвина, о том, чем голые факты отличаются от научных, о том, почему высадка американцев на Луну все-таки состоялась, отчего умные люди верят в глупости и даже образование их не спасает, и почему вода из-под крана ничуть не хуже той, что в бутылках.Наука, скептицизм, инопланетяне и НЛО, альтернативная медицина, человеческая природа и эволюция – это далеко не весь перечень тем, о которых написал главный американский скептик. Майкл Шермер призывает читателя сохранять рациональный взгляд на мир, учит анализировать факты и скептически относиться ко всему, что кажется очевидным.

Майкл Брант Шермер

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература
Записки примата: Необычайная жизнь ученого среди павианов
Записки примата: Необычайная жизнь ученого среди павианов

Эта книга — воспоминания о более чем двадцати годах знакомства известного приматолога Роберта Сапольски с Восточной Африкой. Будучи совсем еще молодым ученым, автор впервые приехал в заповедник в Кении с намерением проверить на диких павианах свои догадки о природе стресса у людей, что не удивительно, учитывая, насколько похожи приматы на людей в своих биологических и психологических реакциях. Собственно, и себя самого Сапольски не отделяет от своих подопечных — подопытных животных, что очевидно уже из названия книги. И это придает повествованию особое обаяние и мощь. Вместе с автором, давшим своим любимцам библейские имена, мы узнаем об их жизни, страданиях, любви, соперничестве, борьбе за власть, болезнях и смерти. Не менее яркие персонажи книги — местные жители: фермеры, егеря, мелкие начальники и простые работяги. За два десятилетия в Африке Сапольски переживает и собственные опасные приключения, и трагедии друзей, и смены политических режимов — и пишет об этом так, что чувствуешь себя почти участником событий.

Роберт Сапольски

Биографии и Мемуары / Научная литература / Прочая научная литература / Образование и наука

Похожие книги

Память. Пронзительные откровения о том, как мы запоминаем и почему забываем
Память. Пронзительные откровения о том, как мы запоминаем и почему забываем

Эта книга предлагает по-новому взглянуть на одного из самых верных друзей и одновременно самого давнего из заклятых врагов человека: память. Вы узнаете не только о том, как работает память, но и о том, почему она несовершенна и почему на нее нельзя полностью полагаться.Элизабет Лофтус, профессор психологии, одна из самых влиятельных современных исследователей, внесшая огромный вклад в понимание реконструктивной природы человеческой памяти, делится своими наблюдениями над тем, как работает память, собранными за 40 лет ее теоретической, экспериментальной и практической деятельности.«Изменчивость человеческой памяти – это одновременно озадачивающее и досадное явление. Оно подразумевает, что наше прошлое, возможно, было вовсе не таким, каким мы его помним. Оно подрывает саму основу правды и уверенности в том, что нам известно. Нам удобнее думать, что где-то в нашем мозге лежат по-настоящему верные воспоминания, как бы глубоко они ни были спрятаны, и что они полностью соответствуют происходившим с нами событиям. К сожалению, правда состоит в том, что мы устроены иначе…»Элизабет Лофтус

Элизабет Лофтус

Научная литература / Психология / Образование и наука