Затерянный мир Дарвина. Тайная история жизни на Земле

Итак, ССМОСВДО работал во времена Мартина Глесснера и других великих предшественников. И они, и все мы ставили вопрос: что напоминает эдиакарская биота? Ответ был прост: медуз, червей, морских ежей и креветок. Но правильный вопрос должен был звучать так: что это такое? Вот почему в последние годы была объявлена “охота” на интерпретации эдиакарской биоты по принципу ССМОСВДО с предполагаемым родством в диапазоне от предковых форм животных до подводных грибов, от морских водорослей до гигантских глубоководных одноклеточных (и даже рыб)[159].

Проблема в том, что (несмотря на успехи науки и техники за последние полтора века) родословная кембрийских животных надежно не установлена. Теперь мы можем с разных сторон, через призму кладистики и генетики, хемостратиграфии и геохронологии, рассмотреть проблему, но проклятый вопрос когда появились первые группы животных? остается без четкого ответа. Очевидное появление ископаемых животных в начале кембрийского периода и неясная праистория этих групп означают, что нам еще многое предстоит узнать об эдиакарской биоте.

Урок, который преподала нам эдиакарская биота, таков: пытаясь найти ответы на серьезные научные вопросы, мы неизбежно совершаем серьезные ошибки. Это, безусловно, приемлемо, так как большая их доля со временем будет исправлена в процессе естественной для науки проверки. Но верно и следующее: те, кто осмеливается лишь на малые ошибки, должны ограничивать себя рассмотрением лишь незначительных вопросов. И поэтому мы должны рисковать.

Как же без медуз?

То, что среди представителей эдиакарской биоты могут и не встречаться следы основных групп беспозвоночных: медуз, червей и т. д., может показаться немыслимым. На мой взгляд, основная трудность состоит в ограниченности нашего воображения: вполне вероятно, что докембрийская действительность в корне отличалась от “мира медуз”, придуманного в 1960-х гг.

В поисках ответа на вопрос о происхождении докембрийских животных мы всегда обращались к “древу жизни”. Кажется вполне логичным искать следы таких организмов, как современные губки, медузы и черви, в эдиакарском периоде: именно это и предписывает актуализм Лайеля. Ведь настоящее – ключ к прошлому, не так ли? Я уверен, что есть важные исключения из правила и что они начинают проявляться в докембрии. Именно здесь возникает сомнение в достоверности положений Лайеля.

Наше путешествие на остров Барбуда (гл. 1) напоминает об удивительной связи между живыми существами: микроорганизмами и морскими водорослями, растениями и животными. Приведем в пример гомотрему, расположившуюся на рифе и в поисках пищи раскинувшую псевдоподии. Гомотрема принадлежит к простейшим, поэтому мы ожидаем увидеть примитивный набор функций. Однако арсенал этой маленькой клетки направлен на выживание по соседству с более развитыми организмами: она растет на коралле, обзавелась для защиты твердым минеральным скелетом и спикулами, будто удочками, вылавливает зоопланктон. Без этих условий, продиктованных средой, это существо могло бы и не появиться.

Взаимозависимость с животным миром можно проиллюстрировать и примером двоюродных родственников гомотремы. Например, выше мы указали, что и простейшие (вроде платисоленитов) сыграли роль в кембрийском взрыве: у них сформировалась твердая внешняя раковина из склеенных песчинок. Фораминиферы и теперь обитают на морском дне. Они пользуются сезонным цветением воды, вызванным массовым развитием планктона, и ловят псевдоподиями, как в сеть, идущие ко дну трупики мелких представителей зоопланктона. Если в докембрии не было бы организмов, питающихся фитопланктоном, не нашли бы применения и агглютинированные раковины фораминифер. С другой стороны, в среде без высокопитательного зоопланктона (читай: щедрого коктейля из креветок) ожидание обеда превратилось бы в отчаянное предприятие, так как обед мог бы никогда не начаться.

В настоящее время многие простейшие живут не столько на морском дне, сколько в нем, в слое осадка. В докембрии закапываться в осадок было бессмысленно. Ввиду отсутствия червей, вероятно, на дне было недостаточно компонентов, схожих по составу с почвой и в наши дни делающих дно весьма привлекательным местом[160]. Вероятно, иначе эти несколько десятков сантиметров осадка, теперь населенные животными от простейших до червей, стали бы домом для анаэробных бактерий. Отношение анаэробов к аэробному существу, подобно отношениям Андропова и Рейгана, вряд ли было бы теплым.