Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда мир вскрикнул

— Знайте же, сэр, что молодой или старый, я никогда не боялся высказывать свое мнение пижону-невежде — да, сэр, именно так, пижону-невежде, будь у вас даже все титулы, какие только смогли выдумать рабы, а принять — дураки.

Глаза лорда Джона на миг вспыхнули, но, приложив огромное усилие, он справился со своим гневом и с горькой улыбкой откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. Для меня все это было ужасно и очень печально. Воспоминания словно волной нахлынули на меня: хорошие дружеские отношения, счастливые дни приключений — все то, ради чего мы вместе терпели, работали и в итоге победили. И чтобы это все закончилось вот так — обидами и оскорблениями! Вдруг я заплакал — громко всхлипывая, хватая воздух. Это были бесконтрольные рыдания, которые невозможно было сдержать. Мои товарищи удивленно смотрели на меня. Я закрыл лицо руками.

— Все в порядке, — сказал я. — Просто… просто мне так жаль!

— Вы нездоровы, молодой человек, вот что с вами, — сказал лорд Джон. — Я сразу подумал, что вы плохо себя чувствуете.

— Ваши привычки, сэр, ничуть не изменились за последние три года, — произнес Саммерли, покачивая головой. — Я также отметил ваше странное поведение, еще когда мы встретились. Не утруждайте себя сочувствием, лорд Джон. Причиной этих слез является исключительно алкоголь. Человек выпил. И еще, лорд Джон, я только что назвал вас пижоном; наверное, это было чересчур. Но это слово напоминает мне об одном достоинстве, тривиальном, но забавном, которым я когда-то обладал[142]. Вы знаете меня как сурового ученого. А можете ли вы поверить, что когда-то, еще в детстве, я заслуженно слыл мастером имитировать звуки, издаваемые животными? Возможно, я могу скрасить нашу поездку. Вероятно, вам будет забавно послушать, как я кукарекаю, словно петух?

— Нет, сэр, — сказал лорд Джон, который по-прежнему был очень обижен, — это не будет забавно.

— Моя способность повторить кудахтанье курицы, только что снесшей яйцо, тоже считалась тогда выше среднего. Может, рискнем?

— Нет, сэр.

Но несмотря на эти решительные возражения, профессор Саммерли отложил свою трубку и оставшееся время развлекал нас, точнее пытался развлечь, имитацией звуков всех животных по очереди, что казалось столь абсурдным, что мои слезы вдруг сменились бурным смехом или даже истерическим хохотом, — ведь я сидел напротив этого важного профессора и видел, точнее сказать слышал его в образе кричащего петуха или щенка, которому наступили на хвост. Тогда лорд Джон передал мне газету, на полях которой написал карандашом: «Бедняга! Совсем с ума сошел». Безусловно, все это выглядело довольно эксцентрично, но все-таки само представление поразило меня и показалось очень умным и забавным.

Во время этого спектакля лорд Джон наклонился ко мне и стал рассказывать какую-то бесконечную историю о буйволе и индийском радже, которая, как мне казалось, не имела ни начала, ни конца. Профессор Саммерли уже начал щебетать, как канарейка, а лорд Джон приблизился к кульминации своего рассказа, когда наш поезд остановился в Джарвис Брук, откуда мы должны были добираться дальше, в Ротерфилд.

Здесь нас встречал Челленджер. Он, казалось, сиял. Не каждый индюк умеет ходить с таким чувством собственного достоинства, так медленно, высоко поднимая ноги, как профессор разгуливал по своей станции, с милостивой улыбкой снисходительного поощрения оглядывая всех вокруг себя. Если что-то и изменилось в нем с момента нашей последней встречи, так это черты лица, ставшие еще выразительнее. Большая голова и широкий лоб, на котором лежала прядь черных волос, казались даже больше, чем раньше. Черная борода выдавалась вперед еще более впечатляющим каскадом, а серо-голубые глаза с надменными, насмешливо полуприкрытыми веками казались еще более властными.

Челленджер удивленно пожал мне руку и ободряюще улыбнулся — так улыбается директор школы ученику младших классов, — потом поздоровался с остальными, помог нам взять наши вещи и баллоны с кислородом и погрузить их в машину. Мы сели в автомобиль. За рулем был все тот же невозмутимый Остин, немногословный человек, которого я видел в роли дворецкого во время моего первого визита в дом профессора. Извилистая дорога вела вверх по холму, и за окном открывался прекрасный вид. Я сидел на переднем сиденье рядом с водителем, а трое моих товарищей позади нас говорили, казалось, все одновременно. Лорд Джон, насколько мне удалось разобрать, все пытался рассказать свою историю о буйволе, и в то же время я слышал глубокий, как и прежде, рокочущий голос Челленджера и нетерпеливую речь Саммерли, столкнувшихся в жестокой борьбе двух научных умов. Вдруг Остин, не отрывая глаз от дороги, наклонил ко мне свое коричневато-красное лицо.

— Меня уволили, — сказал он.

— Боже мой! — воскликнул я.

Сегодня все казалось странным. Окружающие говорили необычные, неожиданные вещи. Все это было как во сне.

— Уже в сорок седьмой раз, — добавил Остин задумчиво.

— И когда вы уходите? — спросил я, желая разговорить его.

— Я не ухожу, — ответил Остин.