Затянутый узел

Я развернул газету и по сохранившейся от старых времен привычке просмотрел ее. Это особое умение — не читая газету, быстро узнать, о чем она сообщает. К нему меня приучили, когда, отработав после университета три года в провинциальной школе, я вернулся в Тбилиси с намерением завоевать театр и, чтобы не умереть с голоду, пришел в редакцию. Тогда я писал пьесы и на журналистику смотрел как на подспорье. Но время производит странные перестановки, загоняя в закоулки памяти то, что некогда казалось жизненно важным, и высвечивает то, что казалось второстепенным. Самые приятные воспоминания у меня связаны с недолгой работой журналистом. Если бы не гибель Нины, я, наверное, так и остался бы в редакции газеты и не попал бы на службу в милицию.

Передо мной возник образ Нины. Тоска сдавила горло. Столько лет прошло, а я ничего не могу с собой поделать. Иногда мне кажется, что я собственными руками убил Нину. Если бы я ее послушался и мы уехали бы из Тбилиси! Я вел тогда расследование как корреспондент. Преступники хотели расплатиться со мной, но вместо меня убили Нину. Я стараюсь не вспоминать ту ночь. Но порой, независимо от моего желания, в сознании происходит вспышка, как в ту ночь, когда на нас мчался грузовик, ослепив внезапно фарами.

Дождь бился в окно. На улице почернело.

ГЛАВА 4

Утром, спускаясь по лестнице, я увидел в вестибюле гостиницы капитана Абулаву. Он сменил форму на коричневый костюм и выглядел весьма элегантно. Прислонившись к стойке, Абулава читал газету.

— Доброе утро, капитан, — сказал я.

— Доброе утро, товарищ майор, — сказал он, складывая газету. Он ждал меня.

— Что-нибудь случилось?

— Меня упрекнули, что нашел орудие преступления не я, а следователь прокуратуры, который к сыску отношения не имеет. Мне рекомендовано активнее участвовать в розыске и поучиться у вас мастерству.

Слово «мастерство», впрочем, как и остальное, он произнес, невинно хлопая длинными ресницами.

— Как вы себе представляете учебу мастерству?

— Ни на секунду не буду от вас отходить. — Абулава обворожительно улыбнулся.

— Ну вот что, капитан, выполняйте первую половину рекомендации. Там и мастерство придет. Ищите «Запорожец». Мы об этом говорили еще вчера.

— Но, товарищ майор, имеет ли авария отношение к убийству? Авария могла произойти и накануне убийства. Я же говорил, улицу Кецховели разрыли два дня назад.

— Во-первых, если у вас возникают сомнения, то прошу ими делиться со мной, но не откладывать мои поручения на свое усмотрение. Во-вторых, для того, чтобы ответить на вопрос, имеет ли авария отношение к убийству, нам нужно, по крайней мере, найти «Запорожец».

— Ясно.

— В двенадцать встретимся в горотделе.

Следуя записанному в блокноте плану, я отправился к соседу Саркиса Багиряна — Арменаку Хачкованяну. Меня встретил небритый беззубый старик. Узнав, что я интересуюсь Багиряном, он стал болтлив и с готовностью подтвердил, что Саркис вернулся накануне в двенадцать и не выходил из дома до утра. Старик страдал бессонницей. Он сказал, что это из-за Саркиса. Хачкованян действительно боялся, что Саркис ограбит его. Вещи в комнате не свидетельствовали о достатке в доме. Но кто знает — может быть, старик прятал ценности. Провожая меня, он поинтересовался:

— Сколько дадут Саркису?

— За что? — спросил я.

— За ограбление.

— Почему вы считаете, что он ограбил кого-то?

— Я же говорил! Он вернулся в двенадцать и даже в уборную во двор не выходил до утра. Курить тоже не выходил. Всегда выходил, а сейчас не выходил, да? Устал сильно, выходит.

— Грабить — не камни таскать.

— От страха устал он.

— В руках у него было что-нибудь?

— Не такой дурак этот Саркис, чтобы награбленное в дом нести! Сколько ему дадут?

— Сколько бы вас устроило?

— Пять лет. Больше я не проживу.

Хачкованян не отличался добротой, впрочем, оптимизмом тоже. Он выглядел довольно крепким стариком, но может быть, ему было дано знать свое будущее. Чтобы утешить его, я сказал:

— Я поговорю с начальством.

— Спасибо, сынок, — ласково произнес он.

Я вздрогнул, но ничего не ответил и быстро спустился по лестнице.

В мои планы не входила встреча с Зейнаб. Но когда я шел мимо покосившейся халупы Багиряна, меня охватила жалость к маленькой женщине, мужественно переносящей все невзгоды. Я постучался в окно.

Увидев меня, Зейнаб всплеснула руками:

— Саркис что-то натворил?

Она не столько спрашивала, сколько утверждала.

— Нет-нет, он передает вам привет, просит, чтобы вы не волновались и берегли сына. Он скоро будет дома.

Она растерянно кивнула головой.

— Вот и все, — сказал я. — До свидания, Зейнаб.

— Спасибо вам, большое спасибо. Извините, что не пригласила в дом. У нас очень бедно.

Из открытой двери донесся детский плач.

— Идите к Аветику, Зейнаб.

Она улыбнулась — то ли тому, что я произнес имя мальчика, то ли голосу сына, ради которого стоило страдать и мучиться в этом противоречивом мире.