Затянутый узел

— Конечно, или! Я мужиков не приглашаю. Слава богу, пока еще приглашают меня. Этот подонок Боб, фарца несчастная, уговорил меня. Знала бы я зачем!

— А его кто надоумил?

— Откуда я знаю? Я была пьяна. Подожди меня здесь. — Она вошла в ресторан.

Лина вернулась с парнем, который нас фотографировал. Парень, увидев меня, съежился.

— Испугался, подонок! — Лина сумкой ударила его по голове. — Я тебе глаза выцарапаю, фарца несчастная!

Я не стал бы ей мешать, если бы не вопросы, которые хотел задать парню.

— Вам придется поехать со мной, — сказал я, сунув ему под нос удостоверение.

Роберт Мухин, которого дружки называли на американский лад Бобом, был счастлив, что его забрали в милицию не за спекуляцию валютой — мы не имели оснований для этого, слухи не доказательство вины, — а по такому пустяковому и безобидному поводу, как фотографирование в ресторане. Конечно, он знал, что ничего или почти ничего противозаконного в его действиях нет, и с улыбкой рассказал, что Фалин, указав на меня в ресторане, предложил ему сто рублей за снимки и негативы, на которых буду изображен я с какой-нибудь пикантной девицей. Мухин спустился в бар, где пикантных девиц было полно, и остановил выбор на Лине — Долларе. Знал ли он, что фотографирует сотрудника милиции? Мухин клятвенно заверил нас, что не знал. Он решил, что фотографирование связано с любовной историей. Откуда он знает Фалина? Где-то когда-то кто-то познакомил его с ним. Почему он согласился на предложение малознакомого человека? Соблазнился деньгами. Сто рублей на улице не валяются. Такие деньги за несколько снимков! Пленку и фотобумагу «Кодак» приходится покупать в «комке», то есть в комиссионном магазине, по бешеным ценам, а фотография — его страсть.

Мы отпустили Мухина.

— Пусть Лина — Доллара с ним разделается, — сказал я Хмелеву, когда остались вдвоем в нашем кабинете на Петровке.

— Опять Фалин! — сокрушенно сказал он. — Кто кого преследует? Ты его или он тебя? Я бы его арестовал.

— Опять торопишься? У нас нет доказательств. Пока одни мелочи. Все. Давай отдыхать. — Я погасил свет.

В темноте мы молча отдыхали на своих стульях час. Нам предстояло задержать Аспирина. Кто знал, сколько времени придется провести в засаде.

Шли четвертые сутки операции. Аспирин не появился. Засаду пришлось снять. Мы пребывали в унынии. Утомленные недосыпанием, раздраженные неудачей, мы плохо соображали, но не настолько, чтобы не понять: расследование забуксовало. Колеса крутились, а никакого движения не было.

Самарин хмурился, но недовольства не выражал, жалел нас.

Миронова уехала в Архангельскую область.

Фалин затих.

Стокроцкий, Маркелов и Шталь работали, ходили друг к другу в гости, словом, жили как тысячи москвичей.

Спивак все еще был в отпуске и большую часть времени проводил с сыном.

Черт возьми, как будто не убивали Игнатова, как будто его вообще не было, никогда.

Где-то находился Аспирин. Где-то прятался от закона Кобылин по кличке Картуз.

Якушев пребывал в состоянии полнейшей апатии, из него нельзя было вытянуть слова.

Рудик, который на первых порах все отрицал, на последнем допросе рассказал даже то, о чем его не спрашивали. Но он не знал, кто такой Игнатов.

Козявка — Ильин исчез. К родителям, в Ригу, он не приехал.

Остальные соучастники Якушева по квартирным кражам меня не интересовали. Они интересовали Бестемьянова.

— Что будем делать? — спросил Хмелев.

— Спать, — ответил я.

Мы собирались разъехаться по домам, когда позвонил Бестемьянов. В отличие от нас он находился в приподнятом настроении, был весел и бодр.

— Козявка пожаловал к нам с повинной, — сказал он. — Не хотите взглянуть?

— Ну их всех! — сказал Хмелев.

Я пошел «взглянуть» на Козявку один.

Увидев меня, он встал. Мальчик в половину моего роста. Круглое детское лицо. Но глаза взрослого человека, безмерно перепуганного.

— Сидите, — сказал я.

Он сел на стул у стены. Рядом на другом стуле лежал полиэтиленовый пакет с сухарями.

— С собой принес, — усмехнулся Бестемьянов. — В последний момент он, оказывается, передумал лететь в Ригу, сдал билет и уехал на поезде, но не к родителям, а в Кисловодск с однокурсником. У того родня там. Возвратился сегодня, узнал про аресты дружков — и к нам. Правильно говорю, Михаил?

Ильин, судорожно сглотнув слюну, кивнул.

— Гражданин майор спросит тебя кое о чем. Ты уж будь любезен, не подведи меня. Говори начистоту, как обещал. А потом мы с тобой пойдем к следователю.

Ильин снова кивнул.

— Фалина знаете? — спросил я.

— Знаю. Сволочь он, гад! — Голос у Ильина оказался тонким. — Это он втянул Саню Якушева в преступления.

— Вас тоже?

— Я-то что?! Саню жалко. Он страдал, хотел отделаться от этой сволочи и никак не мог. Влип в одну историю, в другую, и пошло-поехало. Выхода уже не было. Барахтался как карась на крючке. Что мы с Саней не придумывали! Меняли квартиры, скрывались. Везде, гад, находил. А я влип, потому что любил Саню. Куда он, туда и я. Я и на кражи пошел из-за Сани.