Затонувший мир

Рядом с кучкой домиков, стоящих на берегу озера у самого подножия холмов, дорога делала крутой поворот. Здесь на него неожиданно свалилась непомерная тяжесть горного массива, поднявшегося на фоне черного неба — остроголовых белых меловых скал, — и он внезапно понял, что это ощущение мощно резонирует с тем, которое хранилось в недрах его памяти. Вид этих вершин позволил ему ясно ощутить все мириады лет, прошедшие с того момента, как прорвавшая замкнутую оболочку магма впервые вознесла их в небо. Горные гребни, изгибающиеся на расстоянии трехсот футов от него, черные провалы и котлованы, голые валуны, застывшие вдоль дороги, — все они несли свой индивидуальный облик, который доносился до него тысячью голосов — всем тем временем, которое спрессовалось в единое целое за долгую жизнь этой тверди.

Психологический облик времени предстал таким конкретным и четким, словно они столкнулись лицом к лицу.

Непроизвольно он сбросил скорость и, отрывая взгляд от массива, ощутил, как на него накатилась следующая волна времени. Она была объемнее, но исходила из более близкого источника, ударяла из широкого овала озера, затопляя древние полуразрушенные известковые холмы, как частые мелкие волны ударяют в могучую земную твердь.

Он прикрыл веки, откинулся на спинку сиденья и бросил машину в пространство между этими двумя потоками времени, погружаясь в картины, которые в его мозгу становились все яснее и глубже. Глубочайшая древность окружающих мест и чуть слышные отголоски прошлого, доносившиеся из недр белых взгорий и озера, точно уносили его в пучину прошлого, длинными извилистыми коридорами времени к самому началу мира.

Он свернул на трассу, идущую к полигону. С разных сторон котлована голоса гор перекликались многократным эхом в непроницаемых полях времени, как магнитные волны между двух исполинских полюсов. Когда он, наконец, оказался на открытой территории озера, то ощутил свою общность и слитность с любой песчинкой, с любым кристаллом соли, взывающими к нему из окружающих скал.

Остановив машину недалеко от мандалы, он осторожно двинулся к наружному кругу, контуры которого уже вырисовывались в свете утренней зари. Над его головой перекликались звезды, миллионы космических голосов рассекали небо из конца в конец, превращая его в подлинный океан времени. Как скрещивающиеся, пересекающиеся радиосигналы из отдаленных уголков пространства, эти голоса метеорами рассекали небо, возникая из незаметных точек космоса. Он видел прямо над головой багровую точку и слышал ее речь, начатую миллионы и миллионы лет назад; это был Сириус, приглушенный спиралевидной Туманностью Андромеды — огромной круговертью погибших вселенных, ровесниц самого космоса.

Теперь он понимал, что небосвод был гигантской Вавилонской башней — гимнами времен множества галактик, теснящихся друг к другу в глубинах его сознания. Подходя к самому центру мандалы, он еще круче запрокинул голову, чтобы бросить прощальный взгляд на сверкающую грань Млечного Пути.

Достигнув внутреннего круга мандалы в нескольких шагах от центральной плиты, он услышал, как гул голосов времени отдаляется и остается единственный, перекрывающий все остальные голос. Он поднялся на возвышение и устремил взгляд к темному небу, вслушиваясь в далекие праголоса, доносящиеся до его слуха сквозь миллиарды минувших лет. Тронув лежащую в кармане ленту, он поднял глаза к бесконечно далекому Гончему Псу и услышал его сильный голос.

Как вечная река, такая могучая, что со стремнины не увидать берегов, к нему устремился беспредельный поток времени, обнимающий и небо, и Вселенную, переполняя все, что их составляет. Пауэрс понял, что наплывающее неспешно и торжественно время имело свой источник в основании самого космоса. Когда вал накатил, он ощутил его неимоверную тяжесть и легко уступил ему, свободно уплывая на гребне мощной волны. Его неторопливо разворачивало и уносило в сторону прилива. Контуры озера и окружающих возвышенностей расплывались, оставались одни лишь космические часы, и это была не сводящая с него взгляда мандала. Сливаясь с нею, он ощущал, как постепенно тает его тело, соединяясь с величественной непрерывностью потока, уносящего его к середине огромного пространства, где не было ни надежды, ни света, но где среди тишайших рек вечности царил покой.

* * *

Когда тени пропали, покинув ложбины холмов, Калдрен остановил машину и осторожно двинулся к внешнему бетонному валу. В пятидесяти метрах впереди, у центрального возвышения мандалы, рядом с телом Пауэрса, опустившись на колени, стояла Кома. Рукой она прикрыла глаза умершего. Легкий ветерок, шевеливший волосы Роберта, подкатил к ногам Калдрена виток ленты. Он наклонился, бережно свернул его и сунул в карман. Рассвет был холодным, и, поглядев на девушку, он поежился и поднял воротник пиджака.

— Уже шестой час, — сказал он ей после долгой паузы. — Нужно сообщить в полицию. Я пойду, а ты побудь здесь. — Он помолчал, а потом добавил: — Не допускай, чтобы они повредили звездные часы.

Кома посмотрела на него.

— Ты сюда возвратишься?