Затонувший мир

Приехав к полудню, Пауэрс застал Калдрена застывшим на уступе дома на высоте примерно 150 футов в позе драматического актера с откинутой назад головой.

— Калдрен! — громко позвал он, как будто надеясь, что неожиданный окрик заставит того оступиться и сорваться вниз.

Калдрен посмотрел на него, загадочно улыбнулся и плавно махнул рукой.

— Идите в дом! — крикнул он, вновь устремив взгляд к небесам.

Пауэрс вышел из машины и оперся на капот. Он помнил, как несколько месяцев назад принял подобное приглашение. Тогда он попал в какой-то закрытый тоннель, откуда Калдрен вызволил его лишь через полчаса.

Наученный горьким опытом, теперь он терпеливо ждал, пока Калдрен, перепрыгивая с плоскости на плоскость, спустится со своего насеста, а потом они вместе поднялись на лифте вверх.

С бокалами в руках они прошли в просторную, застекленную студию-платформу, которую обвивала белая бетонная полоска неправильной формы, напоминавшая зубную пасту, выдавленную из какого-то невероятного тюбика. Вокруг них на пересекающихся и параллельных уровнях были расставлены серая, строгих геометрических очертаний, мебель и огромные фотоснимки, укрепленные на скошенных решетчатых плитках, а также различные экспонаты, разложенные на низких черных столах. Под каждым была приделана табличка с подробным описанием. Вся коллекция венчалась одним-единственным огромным словом «ТЫ», расположенным на высоте двадцати футов.

Калдрен с гордостью показал на него:

— Думаю, невозможно найти что-нибудь, что лучше определяло бы человеческую суть, — сказал он и залпом допил свой коктейль. — А ведь моя лаборатория, доктор, — добавил он тщеславно, — куда поважнее, чем ваша.

Пауэрс рассмеялся про себя и взглянул на первый экспонат. Это была древняя энцефалограмма, часто прерываемая выцветшими чернильными каракулями. Надпись под лентой гласила: Эйнштейн А., альфа-волны, 1922 год.

Двигаясь с Калдреном по залу, Пауэрс изредка подносил ко рту стакан с раствором амфетамина, вызывающим восхитительное ощущение подъема. Он знал, что через пару часов это ощущение испарится и мозг снова станет аморфным, как туалетная бумага. Калдрен высокопарно излагал ему свою оценку того, что он называл «итоговыми документами».

— Все это, доктор, предсмертные записки, итоговые откровения, продукты окончательной фрагментации. Когда у меня их накопится достаточно много, то я создам из этого материала прекрасный новый мир для себя одного. — Он поднял со стола объемистый том в картонной обложке и принялся нервно листать страницы. — Ассоциативные тесты двенадцати осужденных на Нюрнбергском процессе. Займут почетное место в моей экспозиции…

Пауэрс шел по залу, не обращая внимания на разглагольствования Калдрена. Его заинтересовал необычный аппарат, стоявший в углу, похожий на телетайп. Из узких отверстий тянулись вьющиеся темные ленты. Для забавы он представил себе Калдрена играющим на бирже, которая, впрочем, вот уже лет двадцать отмечала неуклонный спад курса всех акций.

— Доктор, — он не сразу понял, что Калдрен обращается к нему, — я не рассказывал вам о «Меркурии-7»? — Калдрен показал на сделанные убористым почерком записи. — Это последние из зафиксированных радиосигналов от них, которые приняли на Земле.

Пауэрс с интересом рассматривал страницы. Он сумел разобрать некоторые слова: «Голубые… люди… страшный цикл. Орион… телеметрия». Он согласно кивнул.

— Занятно, — и повернулся к Калдрену. — А что это за ленты торчат у тебя из телетайпа?

Калдрен просиял:

— Я уже месяц жду от вас этого вопроса. Посмотрите, прошу вас.

Калдрен подошел к аппарату и поднял одну из лент. Пояснительный текст над записывающим устройством гласил: «Аурия-225-Ж, интервал 49 часов». Пауэрс увидел длинные ряды цифр:

96 688 365 498 965 96 688 365 498 964 96 688 365 498 963 96 688 365 498 962

— Это я как будто где-то уже видел, — сказал он, выпустив ленту из рук. — Что стоит за этим рядом чисел?

Калдрен пожал плечами:

— Этого не знает никто!

— Но как же? Ведь что-то они обозначают?

— Ну, это убывающая арифметическая прогрессия. Можно назвать ее обратным отсчетом, — ответил Калдрен.

Пауэрс поднял следующую ленту, свисающую из другого аппарата, над которым было выведено: «Ариес 44Р-951, интервал 49 дней». Там же были ряды цифр:

876 567 988 347 779 877 654 434 876 567 988 347 779 877 654 433 876 567 988 347 779 877 654 432

Пауэрс оглянулся.

— Какова продолжительность отдельного сигнала? — спросил он.

— Разумеется, несколько секунд. Они очень компактны. Расшифровку ведет компьютер обсерватории. Первый, раз эти сигналы уловили в Джодрелл-Бэнк примерно лет тридцать назад. Сейчас на них уже перестали реагировать, наскучило.

Пауэрс рассматривал последнюю ленту:

6554, 6553, 6552, 6552.

— Предвестник конца — резюмировал он и прочел табличку, прикрепленную к крышке машины. — «Неидентифицированный источник радиоизлучения. Интервал 17 недель».

Он протянул полоску Калдрену и произнес:

— Скоро наступит конец.