Затонувший мир

— Теперь давай прикинем, чем мы располагаем. Во-первых, сам призрак. Абсолютно ясно, что он — твоя точная копия. Хотя куда важнее то, что он копирует тебя сегодняшнего, что он твой идеальный современник во времени, вовсе не придуманный или воображаемый, причем, абсолютно идентичный. Это не блистательный герой твоего супер-эго и не дряхлый старец на пороге твоей смерти. Практически этот образ — фотоснимок. Скоси глаза — и ты увидишь моего двойника. Твой же необычен лишь тем, что сдвиг совершается не только в пространстве, но и во времени. Теперь второе, что я выделил в твоем описании призрака, — это не просто, как бы лучше выразиться, фотодвойник, он воспроизводит именно то, что ты делал сам за несколько минут до встречи. В гараже он стоял у рабочей скамьи, то есть на том же месте, где стоял ты сам, когда прикидывал, стоит ли брать с собой канистру с бензином. Позднее человек, сидевший на кушетке, до мельчайших деталей повторял то, что ты делал с книгой Кречмера за пять минут до того. Он даже смотрел в окно — ведь ты же говорил, что сам делал то же самое перед тем, как собраться на прогулку.

Ларсен кивнул, пригубив виски.

— Значит, ты считаешь, что галлюцинация — нечто вроде умственной ретроспективы?

— Абсолютно верно. Волну оптических образов, омывающую определенные клетки мозга, можно уподобить киноленте. Любой образ откладывается там, а это тысячи дисков пленки, сотни тысяч часов прожитого времени. Бывает, что ретроспективы вызываются по команде, умышленно, когда ты сознательно находишь кадры в своей фильмотеке: это картины своего детства, панорамы ближайших улиц — словом, все то, что постоянно находится у поверхности нашего сознания. Однако достаточно чуть сдвинуть проектор — это может быть связано с перенапряжением, — встряхнуть его, и фильм вернется на несколько сотен кадров назад. Происходит наложение — повтор уже прокрученных кадров; в твоем случае ты вновь увидел себя на кушетке с книгой в руках. Конечно, парадоксальность такого видения может испугать.

Ларсен поиграл стаканом:

— Погоди. Когда я сидел на кушетке и листал Кречмера, я так же не мог видеть самого себя, как не вижу и сейчас. Тогда объясни, откуда возникают повторные образы.

Бейлисс отодвинул в сторону свой блокнот:

— Не надо воспринимать все так буквально. Согласен, ты не видишь, как сидишь и что делаешь, но ты знаешь все это; и твое сознание обладает не меньшей силой, чем любое зрительное восприятие. Это поток осязаемых, позиционных и психических образов, они-то и образуют банк реальных данных. И требуется лишь незначительная экстраполяция[22] для того, чтобы направить взгляд зрителя в другую часть помещения. При этом чисто визуальные воспоминания, как и память вообще, не всегда бывают абсолютно точными.

— Но тогда почему человек, которого я встретил в гараже, был прозрачным?

— Элементарно. Процесс лишь начинался, потому интенсивность образа была еще недостаточной. А вот то, с чем ты столкнулся сегодня, было много сильней. Я специально отменил снотворное, вполне понимая, что те стимуляторы, которые ты украдкой глотаешь, непременно вызовут неожиданный эффект, если начнут действовать активно.

Он шагнул к Ларсену, забрал у него стакан и налил в него воды из графина.

— Теперь давай рассуждать дальше. Самое любопытное, что этот случай проливает свет на один из древнейших архетипов проявления человеческой психики — возникновение призраков, всего этого легиона сверхъестественных существ: духов, ведьм, демонов и им подобных. А не бывают ли они в реальности всего лишь оптическими ретроспективами, вызванными воображением самого наблюдателя? Они могут возникнуть на сетчатке глаза под влиянием действия страха, тяжелой потери, религиозного фанатизма. В большинстве призраков интересно то, насколько буднично возникают они перед глазами и как мало они похожи на литературные образы, рожденные великими мистиками и мечтателями. Туманная белая пелена — вероятнее всего просто ночной халат самого наблюдателя. Вообще это занятная тема для диспута. Поразмышляй о литературных привидениях — скажем, как рассматривать Гамлета, если допустить, что призрак его мертвого отца — на самом деле лишь игра больного воображения несчастного юноши.

— Достаточно, — нервно оборвал его Ларсен. — Но мне-то какой прок от всего этого?

Бейлисс оторвал рассеянный взгляд от пола и посмотрел на Ларсена: