Затонувший мир

Керанс шутливо отдал ей честь и перешел в другой конец комнаты, к картине Эрнста, а Бодкин стал рассматривать через окно джунгли. День ото дня эти два пейзажа становились все более неотличимыми друг от друга, а в мозгу у каждого был и третий — из ночного кошмара. Они никогда не обсуждали свои сны — этот призрачный общий мир, в котором они бродили, как привидения с картин Дельво.

Беатрис откинулась на диван спиной к нему, и Керанс вдруг с горечью понял, что нынешнее единство их трио сохранится ненадолго. Беатрис была права: ему не шли командные манеры, по характеру он был пассивным и сосредоточенным на себе человеком. Куда важнее, однако, что для них началась новая жизнь, где прежние привязанности и личные обязательства теряли всякий смысл. Узы между ними будут слабеть, и первое доказательство тому — решение жить порознь. Хотя Керанс тянулся к Беатрис, тем не менее это влечение не позволяло ему полностью ощутить свою свободу. Отныне каждый из них пойдет по джунглям времени своим путем. Хотя они и будут встречаться в лагунах или на испытательной станции, подлинные встречи возможны теперь только во сне.

Глава 7 Карнавал аллигаторов

Тишина раннего утра взорвалась тяжелым ревом за окнами отеля. Керанс с трудом извлек свое вялое тело из постели и, спотыкаясь на грудах книг, разбросанных на полу, распахнул сетку-дверь балкона. Большой белый гидроплан на большой скоростью скользил посредине лагуны. Боковые плоскости, рассекая воду, отбрасывали длинные полосы пены. Когда тяжелая волна ударила в стену отеля, смывая колонии водяных пауков и потревожив летучих мышей, обитавших в гниющих обломках, Керанс успел заметить в кабине человека, в белом шлеме и короткой белой куртке. Пилот склонился над приборным щитком.

Он управлял судном с изящной небрежностью, включив две мощные турбины в тот момент, когда самолет, казалось, врежется в берег. Гидроплан отвернул в брызгах, пене и радуге. Человек продолжал вести его с рассеянным видом, ноги его были гибкими и расслабленными, он походил на возницу, управляющего движением горячей тройки.

Скрываясь за зарослями тростника, которые покрывали весь балкон, — многократные попытки уничтожить эти заросли ни к чему не привели, — Керанс, незамеченный, следил за пришельцем. Когда самолет делал очередной вираж, Керанс рассмотрел самодовольный профиль, яркие глаза, белые зубы и выражение победителя на его веселом лице.

Серебряные круги патронташа сверкали на его поясе, и когда он достиг дальнего конца лагуны, послышалась очередь выстрелов. Сигнальные ракеты взвились в небо, а затем, как маленькие парашюты, плавно опустились на воду.

Взвыв турбинами, гидроплан вновь свернул и, срезая на пути зеленую листву, исчез в протоке, ведущей в следующую лагуну. Керанс вцепился в балконные перила и смотрел, как медленно успокаивается взволнованная вода, а деревья на берегу продолжают трепетать под ударами воздушной струи. Тонкая полоса красной дымки тянулась на север, постепенно растворяясь в воздухе по мере того, как таял гул моторов гидроплана. Внезапное появление незнакомца в белом костюме вызвало у Керанса тревогу и замешательство, бесцеремонно вырвав его из обычного состояния усталости и апатии.

В течение шести недель, что минули после ухода отрада Риггса, он жил один в комнатах под крышей отеля, все более и более сливаясь с безмолвной жизнью окружающих джунглей. Неуклонное повышение температуры — термометр на балконе в полдень показывал сто тридцать градусов — и уменьшение влажности не позволяли выходить из отеля после десяти утра: лагуны и джунгли буквально плавились от жары до четырех часов дня, а к этому времени он уже обычно так уставал, что с трудом добирался до постели.

Весь день он проводил за закрытыми окнами отеля, слушая в полутьме, как потрескивает от жары расширяющаяся проволочная сетка. Большинство окружающих зданий лагуны уже поглотили джунгли; сплошные ковры мха и заросли тростника закрыли белые прямоугольники фасадов, вьющиеся лианы опутали окна, скрыв гнезда игуан.

По краям лагун наносы ила стали сливаться в огромную сверкающую отмель, местами возвышающуюся над береговой линией, как огромные терриконы у заброшенной шахты. Свет и жара включали таинственные механизмы в мозгу Керанса, увлекая его разум в глубины генной памяти, где реальность времени и пространства исчезали. Влекомый своими снами, он спускался в бездны прошлого и каждый раз лагуна представала во сне в новом обрамлении, и каждый ландшафт, как и предупреждал доктор Бодкин, представлял иную геологическую эпоху. Иногда зеркало воды был ярким и дрожащим, иногда стоячим и темным, а берега порой становились глинистыми и блестели, как спина гигантского ящера. Затем пологие склоны начинали зеленеть, небо становилось нежным и прозрачным, пустота вытянутых песчаных отмелей — абсолютной и полной, наполняя его утонченной и сладкой болью.

Его все больше влекли эти экскурсии в безбрежное прошлое, а окружающий мир с каждым днем становился все более чуждым и враждебным.