Завещаю вам жизнь

Быстро, исподлобья взглянув на уныло уставившегося в чашку Больца, Топпенау скороговоркой продолжил:

— Предположим, вы согласились. И предположим, что сэр Бредлей будет думать, что за вашей спиной в Варшаве стоит еще кто-то... Но ведь то, что знаем мы в посольстве, эти люди знают из здешнего английского посольства! Во всяком случае, на девяносто процентов!

Больц поднял голову.

— Конечно. Но, как я понял, речь идет об остающихся десяти процентах, Эрих...

— Разве что так... — сказал Топпенау. — Разве что так!

Коньяк и кофе были допиты. Часы в углу пробили половину одиннадцатого.

— Уже поздно, — сказал он, отходя к окну. — Завтра утром я должен быть у посла...

— Мне было крайне важно знать ваше мнение, поднимаясь, сказал Больц. — Все остается между нами.

— Я очень благодарен вам за поддержку, Эрих. Спасибо. Я говорю от чистого сердца.

Отодвинув портьеру и глядя на улицу, Топпенау сказал:

— Знаете, не торопитесь все-таки.. Если хотите, мы можем еще раз спокойно обсудить все вопросы.

Он обернулся:

— Я позвоню вам завтра, Эрвин. Вы будете дома?

— Да. Благодарю, Эрих.

— Не за что. В конце концов мы всегда симпатизировали друг другу, не так ли? И разделяли одни и те же взгляды... Я провожу вас, Эрвин...

Граф фон Топпенау не сдержал слова. Он не позвонил Больцу на следующий день. Причиной тому была странная сумятица мыслей и внезапно вспыхнувшие подозрения. Ему вспомнились слухи об изощренных провокациях гестапо, вспомнились люди, вдруг исчезнувшие с жизненного горизонта, хотя их никто ни в чем, казалось бы, не мог заподозрить. Огромные связи Больца в различных странах Европы, прежде импонировавшие графу, сейчас представились загадочными и таящими в себе какую-то опасность. Прекрасная осведомленность Больца в европейских делах, его знание экономики Восточной Европы, его точные поли тические прогнозы показались зловеще подозрительными. Откуда шло все это? От ума и эрудиции? Или?..

Граф Топпенау плохо спал ночь и весь день нервничал. Только вечером, уединившись, отключив телефон, он обрел способность рассуждать более или менее спокойно.

Взяв себя в руки, граф анализировал историю знакомства и многолетних отношений с Эрвином Больцем.

Собственно говоря, Больц являлся своим человеком -не у кого-нибудь, а у самого Гельмута Мольтке. Топпенау его-навсего воспринял линию поведения посла.

Мольтке всегда пользовался сообщениями Больца для своих докладов в Берлин, — Топпенау стал делать то же самое. Мольтке поручал Больцу ознакомление с различного рода документами и привык считаться с его мнением, — Топпенау поступал точно так же. Торопясь, посол поручал иногда Больцу составление проектов отчета посольства в Берлин, — Топпенау имел все основания следовать принципалу. У Мольтке умный юрист никогда не вызывал сомнений, — почему же он должен был вызвать их у Топпенау? И за все семь лет тесного знакомства Больц ни разу не подал повода заподозрить себя в чем-либо предосудительном! Больше того, он не раз выручал графа в денежных делах, ни разу не воспользовавшись положением кредитора, что непременно сделал бы на его месте любой другой человек, тем более имеющий скрытые цели! Видимо, у Больца и не существовало прежде этих скрытых целей.

Был ли он агентом гестапо? Топпенау отогнал эту мысль. Во-первых, если бы он являлся таковым, то в тридцать четвертом году, пытаясь расширить свою агентуру в Польше, гестапо не поручило бы самому графу прощупать Эрвина Больца. А такое поручение, чего греха таить, было. И Эрвин Больц его деликатно отверг, доказав, что он не пригоден для роли шпиона в стране, где держит филиал весьма уважаемой, но находящейся под наблюдением дефензивы фирмы.

— Ведь я защищаю права немецкого меньшинства! -сказал тогда Больц. — Наверняка за мной следят. Что же получится, если шпики получат неопровержимые доказательства моей, мягко выражаясь, разносторонней деятельности?

Больца тогда не соблазнили даже большие деньги.

А гестапо не стало бы предлагать большие деньги человеку, который уже работает на тайную полицию или контрразведку.

Во-вторых, ни для кого не являлось тайной, что гестапо несколько раз запрашивало посла и фюрера варшавских немцев о персоне Эрвина Больца, будучи встревоже но его близостью к посольству.

О своем человеке не запрашивают.

В-третьих, своего человека гестапо не отстранило бы

от посольства...

Стало быть, с этой стороны опасность не грозила.

Может быть, поляки?

Эту мысль Топпенау отверг сразу же: политические деятели Польши симпатий у Больца не вызывали, а прогерманские настроения юриста, его работа на германское посольство в Варшаве не случайно вызывали слежку дефензивы. О том, что за Больцем в Варшаве следят, знали и посол, и другие сотрудники посольства, и знали из достоверных источников.

Значит, не поляки!

Но тогда действительно оставалась только империя. И рассуждать приходилось только о том, как давно Больц работал на империю? Правда ли, что он получил предложение от сэра Бредлея (если таковой существует!) лишь при поездке в Англию, или сама поездка была только предлогом, чтобы получить это предложение и передать его Топпенау?