Завещание

Но ты, Сири, не могла так поступить. Твое горе было слишком большим, оно грозило пожрать тебя, проглотить целиком. Единственно-верное средство, которое ты знала, чтобы перехитрить смерть и победить ее, это рожать все новых и новых детей, пока их общая ценность не будет поделена на такое множество частей, что цена каждого отдельно взятого ребенка покажется совсем небольшой. Чтобы боль по утраченному ребенку, если таковое случится снова, больше не была такой большой. Что это не считается. Что это ничего не значит или, если значит, то не так уж и много.

Я знаю, ты никогда не сможешь меня простить.

Но у нас ведь был мальчик, кажется, его звали Риико. Не помню, в честь кого мы его так окрестили. Может, ни в кого. Может, у мальчишки должно было быть имя, которое его ни к чему не обязывало. Я вот родился как Пентти Тойми 21 марта 1920 года. И меня окрестили Пентти, потому что я родился в день святого Бенгта.

Тут Анни остановилась. Что отец имел в виду, когда писал, что не помнит, в честь кого окрестили его первого сына? Может, в этом кроется какое-то скрытое послание? Может, он хотел этим что-то сказать – им или Сири? Потому что ведь не может быть так, чтобы он не помнил? Анни продолжила читать дальше.

 И вот, нарожав еще детей, она, кажется, снова повеселела. Снова принялась напевать. Песня влилась в нее, словно сок в березу весной. На короткое время, но все же.

Потому что с ним было что-то не так, с нашим мальчиком. Что-то с сердцем, я думаю.

И снова опустилась тьма. Когда онумер, я всерьез испугался, что она сойдет с ума. Или умрет. Или и то, и другое вместе. Она словно замкнулась в себе, я не знаю, как еще описать ее состояние. Нежелание идти на контакт очень долгое-долгое время.

Но все же мне удалось встряхнуть ее и вернуть ее к жизни. Ты, Анни, была зачата в обстоятельствах очень далеких от романтических, но у меня не было другого выбора. Это ее единственный шанс, думал я, она должна родить еще одного ребенка. В этом ее спасение. И я спасал ее, насильно беря ее, насильно заставляя забеременеть. Насилие насилием, но она была в таком состоянии, что я даже не знаю, почувствовала ли она вообще хоть что-либо.

Но когда после она поняла, что это исцеляет ее, и что печаль утраты бледнеет, тогда она захотела еще и еще. Все больше и больше. Но со временем, может, было лучше просто дать ей умереть при очередных родах? Ты бы предпочла такой исход, Сири? Возможно, я бы тогда тоже обзавелся суровой женой-шведкой, как и мой отец. Кем-нибудь, кто за всю свою жизнь не видел ни одного солнечного дня.