Завещание

Мне было девятнадцать лет, когда пришла война. Я оказался в армии уже осенью, даже раньше, чем пришла повестка. Мне не хотелось воевать, стрелять в солдат, но у меня не было другого выбора. Оставаться дома я не мог. Не мог продолжать жить под одной крышей с моим отцом. Я всегда это знал, в противоположность тому, что вы думали, – особенно ты, Хелми: я-то знаю, ты всегда думала, что я на такое неспособен. Но на самом деле я боялся, что в один прекрасный день мой горячий нрав даст о себе знать, и тогда я бы не знал, чего от себя ожидать. Я подумал, что уж лучше я заберу жизнь русского, чем финна. (Или, если точнее, то моего отца.)

Того самого русского, которого я умел ненавидеть уже с первого дня моей жизни. Как и большинство в моем роду. Наша ненависть была крепка и непоколебима, безоговорочна и одинакова для всех. И пусть мы не жили в прежнее время, когда наш народ еще не имел свободы. До независимости. Но все вокруг еще помнили, каково это – быть несвободным. Они прекрасно знали, что это значит. И чего мы, те, кто родились в 1920-е, не могли понять, потому что все, что мы знали, мы знали лишь по рассказам старших. Череда деяний предыдущих поколений. Там не было места ни для каких шкал и графиков.

После ускоренной военной подготовки нас по морю доставили в местечко неподалеку от Суомуссалми, вместе с сотнями других парней, оказавшихся в том же положении. Армейская подготовка помимо всего прочего включала в себя умение заряжать и стрелять из ружей, которые мы прозвали «остроухими» – до сих пор не знаю, как они назывались на самом деле. Впрочем, подобные вещи никогда не были мне интересны. Всякие там марки машин и прочее – нет, я не такой как ты, Тату.

Стреляли мы по очереди – на восемь человек приходилось всего три ружья, и при этом не было никакой уверенности, что ружей хватит на всех, когда придет время воевать. Поэтому мы старались преуспеть в другом: учились беззвучно скользить на лыжах, скользить быстро и бесшумно, метать ножи и подбирать русские ружья.