Завещание

Мы не стали хоронить Элину на кладбище. У нас бы ничего не вышло. Она лежит похороненная в саду, там, где мы хоронили всех, кто когда-либо умер на этой усадьбе, как людей, так и животных.

Там же вы можете похоронить и меня, когда меня не станет.

Религия

Я родился как Пентти Тойми 21 марта 1920 года. Я воспитывался в лестадианской вере. Но я всегда знал и носил это знание глубоко в себе, что со мной что-то не так, что-то совершенно особенное. Нечто выше обычного. И в хорошем, и в плохом смысле.

Я рано узнал, что Слово Божье имеет тяжкий вес. И рано начал задумываться – я так ли он прав, этот бог, на самом деле. Многое из того, что происходило в церкви или во имя Божье, казалось мне таким устаревшим и несправедливым, таким случайным и в основном ненужным, но в доме моего отца не было места подобным мыслям.

Меня воспитывали женщины, но не моя мать. Я рос в суровой вере, суровее некуда, но уже с ранних лет я знал, что нету никакого Бога.

Я никогда не говорил этого вслух, но это было и не нужно. Мой отец и так знал, что его сын – безбожник. Что мало того, что я забрал у него жену, так еще имел наглость выжить и расти почти счастливым ребенком, – иногда, по крайней мере. Думаю, я был счастливым ребенком до тех пор, пока не понял, что все, что я хочу иметь в этом мир, я должен заполучить сам. Я не боялся своего отца, но рано понял, что мы с ним совершенно разные.

Мой отец взял себе новую жену. Это произошло очень быстро, он сделал то, чего от него ждали, как от каждого богобоязненного человека. Осесть на земле, чтобы работать и плодить потомство. Кем он был, чтобы идти против этого? Мой отец сделал так, как от него требовалось, и еще – он никогда не говорил мне этого прямо – но, думаю, он побаивался меня, и оттого никогда не хотел иметь со мной ничего общего, от греха подальше, так сказать.

Мои сестры были другими, именно такими, какими и должны были быть. Богобоязненными. Проказливыми, конечно, как и все подростки, но для меня они всю жизнь ассоциировались с другим. С надеждой. С верой. С Богом.

У них было все то, чего не было у меня. Мы ведь были воспитаны лестадианцами, и мои сестры всю жизнь продолжали жить в этой вере, продолжали приседать и кланяться. Но не я. Мои старшие сестры, уж не знаю, о чем они думали, но они всегда скользили неслышными тенями по усадьбе, постоянно ненавидимые нашей мачехой, без малейшей возможности выбора. В конце концов, они просто поблекли, сами стерли себя из истории и были преданы забвению.