Завещание

Часть тренировок была посвящена изучению языка жестов, кодовым словам и умению читать карты. Я мечтал попасть в велосипедный батальон, который, однако, в зимнее время в основном передвигался на лыжах. Ведь в юности, пока меня не ранили на войне, я был талантливым велосипедистом. Но я не попал туда, куда хотел. Вместо этого я очутился в пехоте, в шестнадцатом батальоне пехотного полка, в группе, которую позже назовут Тальвельской. Но это, скорее всего, никому ни о чем не говорит, кроме тебя, Воитто, который интересуется подобными вещами.

Анни видела перед собой отца как живого, как он сидел и долгое время, с большим трудом (в этом она была уверена, она видела как, он писал письмо в комитет местного самоуправления, и это было, прямо скажем, настоящий ад, для него и всех кто был рядом, и как он читал все вслух, пока писал) сочинял этот документ, который теперь читала она. Она спрашивала себя, зачем он все это написал? Неужели есть какая-то причина, которая сподвигла его сделать это именно теперь? Неужели он чувствовал, что дни его сочтены? Неужели он ждал смерти, планировал ее?

Как бы то ни было, после трех месяцев подготовки холодной зимой 1939 наш 16-ый пехотный полк отправили в Карелию. Нас разместили по деревушкам вдоль границы, и там, в Соанлахти, я повстречал некую Сири Аамувуори.

Я до сих пор помню товарищей из моего батальона. Мы были всего лишь мальчишками, радостными и свободными, гораздыми на всякие шалости и проказы, много веселились, отпуская шуточки в адрес друг друга, и еще этот прилипчивый жаргон. Да, все это было, пока мы не увидели своими глазами первое сражение и не приняли в нем участие. Пока не столкнулись с ужасами войны, которые меняют человека и раз за разом гасят в нем свет. И все жители так радовались нам и были так благодарны нам за то, что мы пришли. Обходились с нами очень уважительно, я бы даже сказал, по-королевски. Многие шутили о той силе притяжения, которую военная форма оказывает на женщин, но мне было на это наплевать.

Я помню холод. Бывали такие морозы, что казалось, что промерзаешь до костей. И все-таки я сумел к этому привыкнуть.

Но еще я помню, что это было чертовски захватывающе. Помню, что никогда не боялся. Когда перестало хватать продовольствия и начались морозы, когда стало ясно, что многие из нас расстанутся с жизнью даже не в бою, а из-за элементарного голода и холода, я помню, что многим было ужасно не по себе. Кое-кто из моих товарищей даже плакал, не все, но некоторые. Мне же все это казалось таким захватывающим, потому что так отличалось от того, к чему я привык.

Я никогда ничего не боялся. Никогда не оглядывался назад. Моя семья, отец, сестры, они никогда не были для меня важны. Покидая отчий дом, я не знал, что меня ждет, но знал, что, по крайней мере, теперь я свободен.