Завещание обжоры

– А физически и не вредит! – ёрнически выпалила Елизавета. – О моральном вреде в законе нет и слова!

– Да! Правильно! – Алексею пришла в голову новая идея. – Обратимся к церковным властям! Это их юрисдикция!

Иржи снова заржал:

– Я представляю себе это обращение: «Господин епископ, можно я съем своего папу?»

– Какая гадость! – скривилась Мария.

– Можно я н'e съем… папу… Так будет звучать вопрос! Пусть вынесут запрещение!

Елизавета достала ещё одну бумагу из своей волшебной папочки:

– Церковное запрещение не будет иметь юридической силы. Северная Тонга – государство светское. И завещание останется в силе.

– Чёрт знает, что такое! – у Алексея больше не было идей.

– Полмиллиона! Хороший куш, Лёшенька! – Иржи стал играть того, кого помянул всуе поп. – И бедным хватит, и тебя… озолотит… Прибавим к этому ещё Машкины полмиллиона…

– Хватит! Ты так говоришь, будто думаешь, что я и впрямь способен… Что вообще хоть кто-то… Или… ты способен?.. Что там тебе завещано? Концертный зал? Будешь давать концерты, перестанешь бегать в поисках ангажемента? А устанешь, – будешь приглашать, кого захочешь? На ком-то сможешь и подзаработать? Во сколько можно оценить зал «Гайдн»? Стоит в центре города, на исторической площади… ох, не одним миллионом тут пахнет! Ты что, ты уже примериваешься, как сожрать любимого тестя и благодетеля? Лишь бы не упустить такой куш?

В семейную перепалку вдруг невразумительно ворвался Вольф:

– Прекратите! Так нельзя!.. Дикари… мерзость!..

Иржи кивнул и перевёл:

– Наш драгоценный искусствовед хочет сказать, что никто никого есть не будет. Это немыслимо. Это мерзость, о которой никто из нас, нормальных, цивилизованных людей и подумать не может.

– Нормальный человек, – вдруг, боясь сама себя, вышла вперёд Мария, – вообще… мяса… не может…

– Это подробности вашего семейства. Вегетарианство – это ваша идея, которую не разделяет никто из присутствующих здесь.

– Да? А в чем разница? – голос Марии окреп. – Почему вы можете питаться трупами животных, но не можете съесть труп человека?

Оливия слегка поперхнулась:

– Нет, Мария, это все-таки разные вещи.

– Мясо – оно и есть мясо! Можете съесть одно, попробуйте другое. А вдруг вам ещё и понравится?

– В самом деле, господа, а почему вы отказываетесь? – Алексей подошёл, взял жену за руку. – Мы сознательно, давно и навсегда заявили, что мяса не едим. Так что лучше мы спалим свои деньги, чем притронемся к мясу хоть какому-нибудь! А вы… Вы вполне можете отнестись к этому дополнительному условию… более внимательно.

Вольф кидался от картины к картине, от «Сельского завтрака» Альберта Костелиса к «Поздней трапезе» его брата Давида Костелиса и бормотал:

– Дикость! Дикость! Это всё какие-то Полинезийские Острова!!! Мы же всё-таки в Европе живём!

И тут из-за стола поднялась Оливия. Она выплюнула на тарелку жёванное фейхоа, медленно и торжественно, будто решаясь на что-то важное, налила себе полный, до краёв бокал красного вина и с ним в руке подошла к Елизавете:

– Лиза, ты позволишь папино завещание ещё на секунду?

– Пожалуйста!

Все настороженно следили, как Оливия взяла завещание, все надеялись, что у Оливии появилась какая-то идея. Все наблюдали, как Оливия внимательно читает завещание, все даже как-то придвинулись поближе, а Вольф успел обнадёживающе улыбнуться нарисованному зеркальному карпу, в тоске по родной стихии закатившему глаз на одной из картин де Шая, как вдруг Оливия резко сунула завещание отца в рот, стала запихивать его всеми пальцами, жевать, рвать, периодически запивая вином, чтобы легче пошло… Все отшатнулись с брезгливостью, Иржи заржал.

Дождь не мог омрачить радость репортёра «Полишинеля», которому удалось снять такой кадр: дочь покойного обжоры жрёт какую-то важную бумагу, пытаясь размочить её из бокала, вино льётся по белому листу, капает на пол, Оливия нагибается, чтобы не испортить платье, хотя оно траурное, чёрное. Репортёр сделал несколько кадров и тут увидел, что на него с завистью смотрят из водонапорной башни: у корреспондентки «Известий» был неудачный ракурс для съёмки Оливии, да и такой оптики у неё не было. Репортёр сделал ещё несколько кадров, уже рисуясь перед девушкой. Красиво отпрыгнул, потом нагнулся, потом переступил с ноги на ногу и тут нечаянно сбил подпорку тента. Тент рухнул, обдав репортёра водой. Репортёр увернулся, сгорбился, спрятав у живота фотоаппарат, но, поворачиваясь, задел верёвку, которая растягивала палатку, упал, смяв палатку своим телом, она сложилась, накрыв его. Кверху торчал только дорогой фотоаппарат в вытянутой руке репортёра, его он сохранил. Правда при этом он не заметил, как крыло палатки попало в костёр. Он вскочил, стал прыгать, топтать огонь и затоптал в конце концов. Он взглянул на водонапорную башню: там в окне, конечно, смеялись. Он нахмурился. Палатка, несмотря на дождь, ещё тлела. И тогда он, встав лицом к башне, решил затушить костёр по-пионерски. Но смутить корреспондентку ему не удалось. Она смотрела с интересом, а потом со скепсисом. Смутился, в конце концов, он и не смог выдавить из себя ни капли под взглядом конкурентки.