Завет и тяжба. Стихи 1982-93

И она вспоминает о нем,

А слезу экономит.

Днем, когда просветлел небосвод,

У мольберта она напевает:

— За морями синица живет,

Там тепло и забот не бывает.

1987

* * *

— Противится твоя совесть, велик соблазн уклониться,

Но битва — предначертанье верховного божества.

Итак, крепись и сражайся, — вождю говорит возница,

И кони ржут, подтверждая божественные слова.

— В бою ты не знаешь равных, тебе суждена победа,

Ты праведен перед небом, а Кауравы грешны.

— Всё верно, — шепчет Арджуна, — но сердцу противно это.

Ценой их жизни ни слава, ни царство мне не нужны.

Смотри, о бог кровожадный: там братья мои и дяди,

Там тот, кто мечом и словом меня научил владеть.

Каких утех и сокровищ, какого призванья ради

Их гибели предрешённой я должен сейчас хотеть? —

Два войска стоят недвижны, и каждый знает свой жребий.

Истории нет в помине, она еще не нужна.

Служенье, мудрость, величье — сам выбери, что нелепей.

Добавь любовь, если хочешь. Крепись, получай сполна.

27 октября 1992

СИЕНА

Грешили — и собор воздвигнут был,

От века небывалый. Пламень скрытый

Вошел в него, овеществляя пыл

Той крохотной общины деловитой.

У них с Творцом надежный был союз.

Говел убийца, отбывая мессу,

В исповедальнях отпускали груз

И не теснили храброго повесу.

Зато и чувственному дан простор

В твоем духовном, убежавшем тлена.

Но правда ли, что мрамор — не фарфор

Ты вознесла, коммуна ди Сиена,

Над вывихами мировых столиц?

Грешили, торговали, воевали

И верили — и линии сошлись,

И ангелы к Всевышнему воззвали

И выдохнули из бесплотных уст

Неслыханное славословье раю,

В которое, как в моисеев куст,

Вхожу — и чудом, грешный, не сгораю.

1987

ВО ФЛОРЕНЦИИ

Тот, кто Арно с Невою сравнил,

Был не вовсе неправ,

Всхлипы волн у литейных перил

Властью слова уняв.

Пусть он даже сказал на авось:

Вышел звук непустой:

Что у этой реки началось,

Завершилось у той.

Я сегодня у этой реки.

Насыщается взгляд

Тем, что ямбы клевали с руки

Четверть века назад.

Здесь Европы полуденной блеск

Занялся и угас,

Чтобы слабый, но сладостный всплеск

Докатился до нас.

Но тускнеет ее барельеф,

Лилия отцвела,

Да и третья река, обмелев,

Не влечёт, как влекла.

Все морщинки лица твоего,

Город мой, узнаю.

Нет бездомнее нас никого:

Мы гостили в раю.

18 января 1987

* * *

Грустно шотландцам. История не удалась.

Жемчуг творительный родина порастеряла.

Всё чемпионам досталось: и воля, и власть.

Не восстановишь таинственного матерьяла.

Юности гений даётся народу лишь раз.

Дик он и страшен, но делает верное дело.

Пусть и обида забыта, и рана срослась —

Не воскресишь Александра: душа оскудела.

Я в Эдинбурге осеннем недавно бродил:

Людям невесело и в суете фестивальной.

O’дин заоблачный квёлый свой лик обратил

К траченным немочью стогнам отчизны печальной.

1992

* * *

Мы зависим от произнесенных

Слов — верней, чем от ночей бессонных,

Отданных счастливому труду, —

И не будет проку никакого

От гончарной печи и алькова

Равнодушным к славе и стыду.

1985

* * *

Влачи сквозь низости и тщету

Земной оболочки гнет —

Лишь смерть начальную чистоту

И цельность тебе вернет.

Вновь будешь прекрасен, как был тогда,

Когда ты задуман был,

И путь твой — оттуда и вновь туда —

Проявится меж светил.

1985

* * *

Уж ты не раб — ты царь венчанный...

Там будет счет другой. Вся подлость отойдет,

Исчезнет без следа обидной плоти гнет,

И зубы ветхие, и пористая кожа,

И бесконечные уступки естеству.

Психея, угадав, на что она похожа,

Впервые без стыда промолвит: я живу.

1985

* * *

В спокойном сознаньи своей правоты

Твой пасынок держит перо.

Он видит: над ним наклоняешься Ты —

Что слава ему и добро?

Течет, не мельчая, горячий поток,

Отбеленное полотно,

Страдание свернуто в плотный моток,

Смятение отметено.

Он вынес такое, о чем прошептать

Не сможет — не сможет никто —

И гальку морскую не станет метать

Химере в ее решето.

1985

* * *

Мой польский классик, за ручьём твоим

Свет выключен, итог непоправим.

Свинцовые нас воды разделяют.

Как ты, еще паромщик твой не знает

Меня, и неразменный мой обол

Еще в кошель его не перешёл,

Способствуя благоустройству в зоне

(Сизифу — фартук, шпильки — Персефоне).

Дай срок, увидимся. И я служил

Тому, что в жилах, — тою, что из жил,

Как ты. Залогом нашего союза —

Моя эллинистическая муза,

Родня твоей, хоть и на русский лад

(и школьники ее не затвердят).

Сойдёмся мы. Но я вперёд замечу

И малость ту, что омрачит нам встречу:

Толпе, как ты, не верил я, не звал

Уравнивающий гонимых вал,

И пыл мировоззрений мне наскучил,

Как зал музейный, где собранье чучел.

Для Клии войны ямбов не важней.

И в жизни (страшно прилепляться к ней!),

И в смерти (чьих трудов не отвратишь)

Равéнство — чушь, очередной фетиш.

Мир тот же. Как ни просвещай народы,

Задумчивой не выведешь породы.

Стопы крестьянские в крови омыв,

Правдоискатель спит — и видит миф.

Ты виноват. Вся жизнь твоя ошибкой

Была пред ним. С блаженною улыбкой

Твои очки раздавит христофор,

А там и главный выложит укор.

Не оправдаешься в грехе известном

Ни Польшей, ни отечеством небесным,

Души не склеишь, флагу присягнув

В гнезде ветров, где вечность чистит клюв.

1989