Завет воды

Из блокнота выскальзывает сложенный листок. Это список возможных профессий, которые он рассматривал, — профессий, которые не требовали ни учебы, ни нормального слуха. В памяти всплывает болезненное воспоминание, как однокурсник поворачивается к нему со словами: Проснись! Это разве не тебя вызывают? Обескураженный Филипос убирает листок. Впрочем, все профессии из этого списка он уже вычеркнул. Да, он и раньше понимал, что слух у него не такой острый, как у остальных, но в обособленном мире средней школы, сидя за первой партой настолько близко к учителю, что порой долетали даже капли слюны, он справлялся. Ему всегда казалось, что бремя заботы о том, чтобы быть услышанными, лежит на других людях. Вплоть до настоящего момента всю жизнь его врагом была вода — Недуг, — которая и являлась настоящим препятствием; вода ограничивала его возможности. Но никогда — слух.

Юная Мисс ушла умыться. Арджун забирается на среднюю полку и очень быстро начинает похрапывать. Если Юная Мисс решит лечь, Филипос должен снять свой багаж с ее полки. Он убирает громоздкую коробку с радиоприемником, пристраивает на полу. Потом хватается за сундук, набитый книгами, подтягивает его к краю, наклоняет, но тот накреняется, грозя обрушиться прямо на Филипоса. Пара крепких рук — Юной Мисс! — приходит на помощь, и вместе они опускают сундук на полку. Она улыбается, как будто они вместе совершили сверхчеловеческий подвиг. И ждет чего-то.

— Пожалуйста, — говорит она, глядя прямо в глаза Филипосу.

Он не поблагодарил! Наверное, все оттого, что она так близко. Опьяненный ароматом ее мятной зубной пасты, он забыл о манерах, забыл вообще обо всем.

— Простите! В смысле, спасибо. И спасибо, что позволили носильщику… — Ужасно неловко так откровенно таращиться прямо в ее зрачки. Он никогда в жизни не смотрел так долго в глаза никакой женщине, только родным. Поезд как будто завис в пространстве.

— Ваш сундук словно кирпичами набит, — как ни в чем не бывало замечает она.

— Да, все книги, какие смог купить. (Она сказала «книгами» или «кирпичами»?) А в том еще больше, — показывает он под сиденье.

Она обдумывает информацию.

— А эта коробка? Тоже книги?

— Радиоприемник. Понимаете, я еду домой. Примерно по тем же причинам, что и вы, — выпаливает Филипос. А как же планы выдумать историю? — Не из-за монашек, но меня тоже исключили из колледжа. Проблемы с моим слухом… как утверждают. Но я доволен. Возможно, это благословение. — Он потрясен собственной откровенностью.

— Для меня тоже, — кивает она. — Я изучала ведение домашнего хозяйства, — она скривилась и тут же рассмеялась, — которое, безусловно, можно изучать и дома. Впрочем, можно было и остаться в колледже. Но это не по мне.

— Мне очень жаль.

— О, не стоит. Как вы сказали, это благословение.

— Что ж… А для того, что хотел изучать я — литературу, — не было нужды оставаться в Мадрасе. И мне ничто не сможет помешать. Единственное, что я знаю наверняка, — я люблю учиться. И люблю литературу. Благодаря книгам я смогу переплыть семь морей, загарпунить белого кита…

Она перевела взгляд вниз:

— Но, в отличие от Ахава, у вас обе ноги на месте.

Она знает его любимую книгу! Филипос беспомощно следует за ее взглядом, как будто подтверждая, что у него и в самом деле две ноги. И хохочет.

— Да, — с чувством соглашается он. — Мне повезло больше, чем Ахаву. Жизнь ломала меня и била, но мне хочется верить, что я стал лучше[170].

— Молодец, — поразмыслив, не сразу отвечает она. — А вместе с радио к вам придет и весь мир, верно?

Он никогда не произносил столько слов, беседуя с женщиной своего возраста. Филипос не сводит взгляда с ее губ. Она задала вопрос. Он уже призвал Ахава. И Диккенса. И вообще, наверное, звучит чересчур напыщенно. Нужно разрядить обстановку шуткой. Но что, если шутка покажется дурацкой? Кроме того, ни одна не приходит в голову. Он открывает рот, собираясь заговорить, произнести что-нибудь умное… но, Господи Боже, она так прекрасна, у нее такие светло-серые глаза… И она видит каждую мысль, болтающуюся в его черепной коробке. Мозг его перегрет и заторможен, а ему всего лишь нужно сказать «да».

— Что ж, тогда доброй ночи, — мягко произносит она. Подходит к лесенке, ставит ногу на первую ступеньку, но медлит. — Это были «Большие надежды»?

— Да! Да, именно. Эстелла!

— Простите, вы не могли бы повторить?

— Несомненно, могу.

Она замирает на секунду, а потом весело хохочет. Оба виновато косятся на спящего Арджуна, потом она наклоняется к нему и шепотом просит:

— Так повторите, пожалуйста, что вы сказали.

— Жизнь ломала меня и била, но мне хочется верить, что я стал лучше.

Она благодарно улыбается. Медленно кивает. Потом лицо скрывается за краем полки.