Завет воды

Когда закончится этот кошмар с Ленином, она напишет Уме Рамасами и про лепрозорий, и про его живых пациентов, совсем не похожих на покоящиеся в формалине человеческие останки, с которыми она работала. Ей хочется рассказать Дигби про Уму и их общий интерес к заболеванию, которому он посвятил жизнь, приговорив себя к пожизненному заключению. Случайное поручение Умы подвело ее к поиску причин Недуга, к Ленину. Впрочем, подобным мыслям сейчас не время. Есть гораздо более насущные вопросы для обсуждения.

— Дигби, я полагаю, что Недуг вызывает более серьезные нарушения, чем обычная акустическая невринома. Согласно моей идее, он воздействует на характеристики личности, делая людей более эксцентричными. Именно заболевание порождает в Ленине… безрассудство, опрометчивый выбор пути. И его нынешнее упрямство.

— Что ж, неплохой аргумент для суда, если он сдастся, — соглашается Дигби. — Могут скостить ему тюремный срок.

— Я слышала, что одну женщину из наксалитов приговорили к пожизненному, — добавляет Мариамма. — И выпустили через семь лет.

Удивительно, куда может завести разум. Она уже не думает, что больше никогда не увидит Ленина, а, наоборот, планирует будущее. Ты слишком забегаешь вперед.

— Дигби, а что, если Ленин не пожелает сдаться или поехать в Веллуру, тогда…

— Убедите его. Вы должны убедить. — Он выпускает ее руку. — Я оставляю вас наедине.

Ленин опять в той комнате, где она увидела его в первый раз, опять сидит в кровати, обложенный подушками, и, кажется, дремлет. Когда Мариамма садится на стул, Ленин открывает глаза.

— Мариамма? — улыбается он. Вынимает печенье из пачки, лежащей рядом, ломает его пополам. — Если мы откусим одновременно, то обретем суперсилу. Как Чародей Мандрейк. Помнишь? Один кусочек — и где-то в Галактике, если мы двое?.. — Жестом священника он чертит половинкой печенья крест в воздухе над ее головой, но она перехватывает его руку. И невольно смеется.

— Это было в комиксе «Фантом», макку. Не в «Мандрейке». — Она вернула его к жизни, чтобы назвать идиотом. — Ленин, у нас мало времени. Ты опять потеряешь сознание, ты это понимаешь? Пожалуйста, позволь отвезти тебя в Веллуру.

Кривая улыбка гаснет.

— Какая жалость, ма, — отвернувшись, говорит он. — Долгие пять лет. Как будто все сорок. Ничего не изменилось ни для адиваси, ни для пулайар. А мы с тобой? Какой же я был дурак, как слеп я был.

Мариамму охватывает глубокая печаль и жалость к нему — к ним обоим. Узкий зонд солнечного луча пронизывает листву, касается кровати. Бог, который никогда не вмешивается в крушение поезда или если человек тонет, любит вглядываться в свой гуманитарный эксперимент в такие вот моменты подведения итогов, озаряя сцену отчасти небесным светом. Мариамма нетерпеливо ждет ответа Ленина.

— Мариамма, когда все кончено, когда жизнь почти на исходе, что бы тебе хотелось вспомнить?

Она вспоминает их единственную ночь в Махабалипурам. Она нашла его в тот момент, когда уже потеряла из-за обреченного на провал дела. И вот все повторяется вновь. Найти, чтобы потерять. Она ничего не отвечает, лишь крепко держит за руку.

— А ты что хочешь запомнить, Ленин?

Он отвечает не задумываясь:

— Вот это. Здесь. Сейчас. Солнце на твоем лице. Твои глаза, сегодня больше голубые, чем серые. Я хочу помнить эту комнату, остатки печенья во рту. Зачем ждать, пока мир покажет что-то получше? — Он как будто прощается.

Темное облачко скользит по лицу. Дыхание учащается, на лбу блестят капли пота.

— Ленин, умоляю тебя. Давай поедем в Веллуру. Пускай опухоль удалят, а там будь что будет. Придется сдаться и принять последствия своего шага. Но только живи! Живи ради меня. Не заставляй меня смотреть, как ты умираешь.

— Мариамма, это не выход. Я все равно умру. Полицейские прикончат меня, опухоль там или не опухоль. — Он начинает запинаться, глаза блуждают, взгляд мутнеет и с трудом фокусируется. Она видит, как пелена опускается. Голос едва слышен. — Я рад, что ты воткнула иглу мне в голову. Я смог увидеть тебя еще раз, прикоснуться к тебе, услышать тебя. Мариамма, ты же знаешь, правда? Ты знаешь, что я чувствую к тебе…

Тело напрягается, глаза закатываются в одну сторону.

Она зовет Дигби, но тот уже рядом, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ленин забился в жестокой судороге, сотрясая кровать. Постепенно приступ стихает.

— Он сказал, чего хочет? — спрашивает Дигби.

Мариамма предпочитает не отвечать на вопрос — чтобы не лгать.

— Мы везем его в Веллуру.

Во времена всеобщей лжи говорить правду — это уже революционный акт. Но это ее личная правда, ее революция ради Ленина и ради себя самой. Да здравствует революция.