Завет воды

— Осторожно! — предостерегает Дигби. — У вас там шрам.

Дигби смотрит на Мариамму, как бы приглашая: ваша очередь!

— Как твоя голова? — спрашивает она.

Боже. Неужели это мои первые слова, обращенные к единственному возлюбленному после пяти лет разлуки? Как твоя голова? — после того, как я просверлила дырку в твоем черепе и воткнула иголку тебе в мозги?

Краска заливает ее лицо. В детстве никто, кроме Ленина, не мог заставить ее так краснеть.

— Голова нормально, — отвечает он. — Я помню…

Врачи напряженно ждут продолжения. Птичка-портной за окном чирикает: давай-давай-давай-давай. Мариамма затаила дыхание.

— Я помню, у меня очень долго болела голова. — Он вымучивает каждое слово по-английски, давно не было практики. — Если я кашлял или чихал, голова… взрывалась. Из меня как будто выдавливали жизнь. — Речь становится все свободнее. — У меня были судороги. Часто. Каждый день. У нас имелись капсулы с цианидом. И я уже готов был принять свою, но потом подумал… — Опять пауза, как радио, теряющее волну.

— Где это было? — уточняет Дигби.

Ленин роется под подолом своего мунду. Дигби помогает, извлекая рулончик рупий, стянутых резинкой, и маленький грязный полиэтиленовый сверток.

— Доктор, — обращается Ленин к Дигби, — мама рассказала, что вы помогли ей, когда она больше всего в вас нуждалась. Вы предотвратили мое преждевременное появление в этом мире. А теперь вы предотвратили мой уход!

Дигби смеется:

— Оба раза преждевременные попытки. Но, поверьте, если бы я не отыскал Мариамму, цианид вам не понадобился бы.

На этих словах внутри у Мариаммы что-то лопается. Несколькими часами позже — и она приехала бы к трупу, а не к этому разумному, рассудительному существу, к этому человеку, которого, несмотря ни на что, она любит. Мариамма тяжело опирается на стол. Встревоженный Дигби подтаскивает табуретку.

Рука Ленина тянется к ее руке.

Из-за лицевого пареза улыбка у него кривая. Но любовь, нежность и участие в его глазах — все это настоящий прежний Ленин. Она не хочет больше быть для него врачом. Но они еще не закончили. Мариамма берет себя в руки. Интересно, а почему он не спрашивает, как они справились с его головной болью?

— Ленин? (Он кажется таким беззащитным — лоб исчерчен маркером, на голове зашитая рана.) У тебя опухоль, акустическая невринома. Она повышает давление…

— Мне очень жаль твоего отца, Мариамма, — перебивает он. — Я читал в газетах. Недуг. Я так горжусь тобой. Ты удалила мою опухоль?

Ей больно видеть, как надежда гаснет в его глазах, когда она отрицательно качает головой. Хирургической ручкой она показывает на листе бумаги, что происходит у него внутри.

— …И когда мы ввели иглу, жидкость хлынула наружу. Ты очнулся. Но это лишь выиграло нам немного времени.

В глазах у него вспыхивает игривый огонек. А потом Ленин смеется, от чего неподвижность половины лица становится заметнее, и смех больше похож на злобный рык. Приходится старательно смотреть только на правую часть лица.

— Мариаммайе, — влюбленно тянет он, — доктор мой. Помнишь, как однажды в детстве ты сказала, что в голове у меня определенно что-то не в порядке? И когда-нибудь ты обязательно это починишь?

Они были тогда в церкви. Ленин поймал ее взгляд, когда она стояла на женской половине; а потом, не меняя выражения лица, он выпустил струйку слюны из уголка рта. Мариамма не смогла сдержаться и хихикнула. Большая Аммачи дернула ее за ухо.

— Я сказала, что однажды проломлю тебе башку и вытащу оттуда дьявола.

— И ты так и сделала!

Дигби возвращает их в реальность:

— Ленин, вы понимаете, что опухоль никуда не делась? Мы смогли лишь временно снизить давление вокруг нее. — Он смотрит на Мариамму, ища поддержки. — Но давление опять начнет расти.

— Иголку в мозг? — хмыкает Ленин. — Но я ничего не чувствовал.

— Удивительно, не правда ли? — говорит Дигби. — Можно тыкать прямо в мозг, и вы не почувствуете боли. Однако стоит наступить на гвоздь, и мозг тут же укажет вам, где болит. Если, конечно, вы не один из здешних пациентов, которые ничего не чувствуют и потому сильно калечатся.

— Ленин, — продолжает Мариамма, — надо срочно удалить опухоль. Но здесь мы не можем этого сделать. — Она прижимает руку к груди. — Нужно отвезти тебя в Веллуру. У них есть опыт подобных операций. — Она видит, как беглый преступник мысленно просчитывает пути побега.

— Почему нельзя здесь? Я доверяю тебе…

— Я хотела бы помочь. Но не умею. Пока.

— Веллуру? Они быстро выяснят, кто я такой.

— Но с удаленной опухолью ты будешь жить. Жить полноценной жизнью!

Он молчит. И отстраняется все дальше. Как будто собирается с духом, готовясь умереть.

— Ленин? — мягко обращается к нему Дигби. — О чем вы думаете?

— Я думаю. — Ленин старается не смотреть Дигби в глаза, он как будто внезапно сильно устал. — Так есть хочется, что сил нет думать.