Заветная вода

Петру почудилось, что Сеня, прежде чем подать находку Ксении Дмитриевне, стер с черной клеенки липкое пятно, отчего его хилая ручка окрасилась красными пятнами. Но Ксению Дмитриевну не занимали подробности. Она трясущимися пальцами раскрыла защелку, обнародовав тугую пачку купюр.

Счастье бабушки и внучки, которые набросились с объятиями на спасителя, знаменовало такой счастливый поворот событий, что Петру померещилось в гладком исходе нечто неправдоподобное. Поэтому он, подождав, когда спадут восторги и благодарности, тихо спросил у Сени:

— А если без дураков, как?

Но Сеня, о которого признательность разбивалась, как валы о бездушный камень, только поправил запыленную, со сбившимся набок воротом рубаху и бросил опекуну загадочное объяснение:

— Так война же… сейчас можно, другие правила. — Он произнес эти слова так безжизненно, что Петра передернуло.

Среди живой, конвульсивной, драматичной толчеи вокзала с ее яркими страстями невнятное Сенино бормотание отдавало каким-то патологическим, смертельным холодом.

Сеня словно не замечал, что Тома не сводит с него восхищенного взгляда. Когда утихло ликование, обрадованные женщины взяли спасителей, к которым причисляли и Петра, под опеку. Привыкшая к походам теща военного передвижника завоевала в зале ожидания удобный уголок, расстелила на подоконнике салфетку, выложила припасы — остатки жареной курицы, мятый зеленый лук, бутерброды с салом — и принялась потчевать этой снедью Петра и Сеню, которые сразу стали для нее близкими друзьями.

— Хорошо бы нам уехать до вечера, — мечтала она, разворачивая трогательную бумажку с солью, заготовленную для дорожной трапезы умелой хозяйкой, которая не пропускала в бивуачном быту ни одной мелочи, способной испортить кочевку. — Может, и вас успеем проводить.

— Нам нельзя ждать до вечера, — серьезно заверил ее Сеня, набивая рот заветренным, но вкусным угощением. — Скорей в Москву надо.

— Так-то оно так… что ж делать. Горе. Вон, эшелон военный отправляют — молоденькие совсем… А про наших как подумаю — сердце сжимается: я же, Петя, знаю их всех — каждого.

И, обихаживая случайных знакомцев, она так искренне заботилась о них и так прочувствованно вздыхала над общей людской бедой, что растроганный Петр на минуту окунулся в семейную обстановку, ощутив себя посреди шального вокзала в уюте и домашней устроенности доброго фамильного уклада.

Тома, внимая бабушке, помалкивала, поглядывала на ледяного Сеню, и Петр подметил, что девушка смущенно поджимает под скамейку ноги в изношенных туфельках.

Во время их нехитрой трапезы Петр косился на молчаливую сцену, которая разыгрывалась перед ним невдалеке, у стены, затянутой агитационным плакатом. Там стояла пара средних лет, которая за годы совместной жизни сроднилась так, что не нуждалась в словах. Темноволосый мужчина — высокий, сутулый, некрасивый, с грубоватым птичьим носом — молча уставился на жену и щурил глаза, на которые наворачивались слезы. Он изо всех сил боролся со стыдным дрожанием губ под черными усами. От его большой фигуры исходила доброта, накрывавшая с головой его миниатюрную, худенькую жену, которая казалась рядом с крупным мужем чахлым, нуждающимся в постоянной поддержке растением, хотя ее решительные глаза говорили, что именно она в этом союзе была опорой, на которой держался счастливый брак. На станции происходило множество прощаний — громогласных, слезных и тихих, — но именно этот беззвучный диалог так цеплял за душу, что Петр вертелся на дощатой лавочке, пытаясь отвернуться, и все время наталкивался глазами на супругов, которые не могли наглядеться друг на друга. Потом Петрово неудобство прервал милицейский патруль, свалившийся на их импровизированный пикник, как снег на голову. Петр поначалу заподозрил, что кто-то из охранителей порядка припомнил Сенину лежку посреди площади, но оказалось, что милиционеров интересовал именно он.

Конвой, выдрав свою жертву из сердечной компании, провел Петра в вокзальный пункт, где усталый милицейский лейтенант, скривив несколько сомневающуюся, мясистую физиономию, уныло запытал московского гостя, дознаваясь об анкетных данных и о маршруте следования. Предварительная беседа продлилась недолго, потому что почти сразу у капитана на столе зазвенел телефон, затем открылась дверь, и в комнату ввалился Захар Игнатьевич, которого получасом раньше не удалось разыскать Петру, но которого сразу нашла целеустремленная Ксения Дмитриевна, чей клокочущий и возмущенный голос слышался в коридоре.

— В чем дело? — выпалил Захар Игнатьевич. — Какие вопросы к товарищу Дьяконову? Он ученый из Москвы, он в научной экспедиции…

Милицейский лейтенант вытер потную шею грязным носовым платком. Кажется, ему самому было неловко.