Заветные поляны

…Ранним утром, еще до восхода солнца, вместе с колхозными плотниками мы начали заливку кругового фундамента. Гравий и песок возили из-под горы от Федьковки. Эта работа давалась нелегко, особенно мне, покидай-ка с непривычки в тракторную тележку сырой песок, мелкие камни брать лопатой и того тяжелее. Я быстро набил кровавые мозоли, но тщательно скрывал их от брата. Долгожданный отдых мужики позволили себе только в полдень, когда проложили первый слой и залили его раствором. Они расселись на свежих срубах и закурили. Какое-то время помолчав, начали тихонько переговариваться. Как и водится, сначала о погоде, потом о колхозных делах, наконец, о передачах по телевидению и международной политике.

Николай тем временем хлопотал в ближнем доме, готовя вместе с хозяйкой обед для работников.

— Подморозит сегодня крепко. Вон как проясняет. И вечерняя сторона неба розовит, — рассуждал длинноносый костлявый Фома, то и дело поправляя съезжавшую на затылок маловатую шапку-ушанку. — Осень незаметно подкралась. А тут, считай, и зима нагрянула. Ладно хоть прибрались. Теперь Колюхе дом под крышу подвести… Пораньше бы решение принять, пораньше надумать. Три года его уговаривал: плюнь ты на лесозаготовки. Хватит лес ломать. И так много навирохано. Он ведь работник. В передовиках на участке ходил. Вальщик снайперского строя. И там он, за Воркутой, себя в этом деле показал, за год полтора отрабатывал.

— По всему видать, в труде человек вырос. Семья-то какая у него? — спросил про Николая плотник из той артели, что коровник в колхозе строила. До этого он в стороне сидел, в разговоре не участвовал, дремал словно бы, прикрывши до половины обросшее щетиной лицо серенькой кепкой-восьмиклинкой. — Жена работает, нет ли?

— У Николая все ладно, как у людей. Чо он, хуже других? Жена в детском саду няней. — Фома, отыскивая спички, похлопал по карманам замасленных механизаторских брюк. — Мелетий, конечно, погубил его, был у нас такой бригадир в военное время. Выбрать-то бригадира не из кого было, война мужиков не возвернула… А этот со стороны накачнулся. Теперь, царство ему небесное, как старухи молвят, по земле этой больше не ходит. Отходил свое, отпел. Честь по чести схоронили, для порядку погоревали. Добром никто не вспомянет. Разве что Манька Дратвина.

Из-за нее, этой самой неугомонной Маньки Дратвиной, может и Лапшин-то в жизни портачил. Смазлива больно была да юлиста. Сумела пригреться, легкую жизнь себе устроить. Теперь и пенсию, говорят, изладила. Спину не гнула, снопов не вязала, коров не доила, а на пенсии проживает.

— Так досказывай, чего было. Завел и молчишь. Все вокруг да около. При чем тут Николай Николаевич, непонятно. Али брата его стесняешься? — нетерпеливо подторапливал пришлый плотник. — Меня разве за чужого считаешь? Так я тут в колхозе пятый год тружусь.

— Сначала сбежал, а теперь околачиваешься около свободным строителем, деньгу срываешь. Шабашник ты… Не родня колхозу нашему. Много вас таких.

— Не наша вина. Линия такая в обчестве получилась. Мы ж на пользу делу: строительство не даст деревне хиреть, вот.

— Я и не против этого. Только ведь каждый на своем бы селе и оставался. А руками разводишь: мы не виноваты, мы — люди маленькие, так жизнь велит. Чего же ты, хороший, улизнул, когда колхоз бедовал? Теперь норовишь в родные. Вот Никола — родной. Не по своей воле сорвался с земли-то! Тебе где понять, при чем тут Николай. Где тебе учувствовать!.. — Фома горячился. Говорил он так же от души, как и работал, — любое дело давалось ему: инструментом всяким одинаково ловко владел и речь мог держать.

Деревенские плотники — медлительный Иван Трофимов, молодой, новичок еще в строительных хлопотах Саша Барышев, молчаливый, сумрачный пенсионер Порфирий Тяпкин и даже ушлый Киря Желтков — откровенно завидовали Фоме, относились к нему прямо с почтением, потому и слушали его охотно.

Фома, оглядев мужиков, продолжал:

— Николай в деревне лишним не будет. Вишь, фундамент вечный затеял. Навсегда, значит, тут! А где ж ему быть еще? Брательничек его, к примеру сказать, Митрий Николаевич, только помочь приехал… — Фома словно бы спохватился, глянул в мою сторону, надвинул шапку на брови и замолчал. Мужики уставились на меня вопросительными глазами: чего, мол, медлишь, смоги ответить, объяснить перед народом.

Сказать что-либо или виновато улыбнуться, недоуменно спросить: «А в чем, собственно, дело, товарищи?» Нет, решил я тогда, лучше делать вид, что не слышал, придремнул или замечтался…

Выручил Николай. Он появился на крыльце уже переодетый, в белой рубашке с закатанными рукавами, в синих брюках и домашних тапочках.

— Заходи, ребята! Все готово. Мы тут быстро развернулись. За такой хозяйкой только поспевай.

— Она у меня аккуратная! — погордился Фома. — Все найдет. И ко времени подоспеет, как раз подладит. Не волнуйся, мужик, перед друзьями-товарищами не придется краснеть. Пойдем тогда, пообедаем — да и за работу. — Фома, наверное, тоже испытывал неловкость и был доволен, что разговор прерван. — Идем, Николай, идем!