Заветные поляны

Я лежал на свежем сене и ощущал, как уходит усталость. Сквозь рассохшуюся крышу просвечивали звезды, а может быть, это были точки лунного света.

Во дворе звенели струи молока, и вздыхала корова… Женщина уговаривала: «Сто-ой, Беляна, сто-ой! Травы-то я тебе для чего принесла». А потом она в сенях процеживала молоко в четверть, мыла дойник.

Несколько раз прошуршала осторожно прикрываемая дверь — женщина берегла покой моего сына Алеши…

Кажется, и уснуть не успел, а уже заперекликались вторые петухи. Короткая тишина отступила, как только заалела заря.

— Эй, на сеновале! Который сон доглядываешь? — спросил сосед. — Кончай крутить вторую серию, завтра досмотришь. Протирай глаза кулаком, и пошли. Я косу для тебя поклепал, теперь — что бритва. Косогоры будем вечером обкашивать. Ну, руки не болят, дружище?

Болели, конечно, но в этом лучше не признаваться. И я промолчал. С показной бодростью выпрыгнул из сарая и подбежал к колодцу.

— Во, чудак! Не трудился, а уже пить, — Леонид оттеснил меня от бадьи, выплеснул воду на сухой дорожный песок. — Жди от такого косца широкого размаха. — Он засмеялся, пятерней расчесал белесый чуб, снова надел кепку и форсисто заломил козырек. — Ты плотненького чего-нибудь рубани. Мясца вяленого или колбаски. А я подожду.

Так и сделал: плотно позавтракал. Взглянул на Алешу. Он спокойно спал в прохладном полотняном пологе. Леонид тоже посмотрел.

— Бери сына-то с собой, скорее привыкнет. Я бы взял парня. Пусть слепни погложут. У меня девки, с ними не так интересно. Угораздило же, три подряд. — Он вздохнул и, улыбаясь, покачал головой. — Не повезло… Слышь, бери-ка своего орла. Мы ему палатку соорудим!

— Мал еще. К деревне постепенно надо привыкать.

— Тут ты прав. Пусть оглядывается. Проходит, так сказать, акклиматизацию. Пора, а то на машину опоздаем.

И пошли рядом. Он шагал широко. Я едва поспевал. Он спросил:

— Не забыл, как пацанами и косили, и пахали, и молотили от зари до зари?

— Помню, все помню. Деревню, детство, работу крестьянскую и тех, с кем вместе работал.

— Отца сегодня во сне видел. Опять приснилось, будто пришел он с фронта и прямо в гимнастерке на сенокос. Вместе косили, азартно, без усталости… Да, жил бы отец…

Ехали на быстрой машине по просторным увалам. Я сидел рядом с уверенным, сильным человеком — другом детства Ленькой. А думали мы оба о невернувшихся с войны…

Раньше умели думать одинаково: учились в одном классе, хотя Ленька постарше на год, хорошо решали задачки, дружно отстаивали справедливость среди деревенских однокашников, вместе голодали и знали вкус липовых лепешек, картофельных драников, еще не осознавая истинных причин людских бед и страданий, решительно делили людей на злых и добрых, красивых и некрасивых. И вместе писали письма на фронт непременно героическим отцам, а потом другим солдатам, которые отвечали нам вместо отцов. После детского дома наши дороги разошлись. В письмах мы сообщали друг другу о переменах в жизни, огорчениях, радостях. Ленька не раз повторял: «Был бы жив отец, все по-другому сложилось… Завидую тем, у кого отец рядом…» Иногда переписка затухала — наверно, это случалось потому, что жизнь шла ровно и мы надеялись скоро встретиться.

— Вот и свиделись, — сказал приглушенным голосом Ленька, плотно придвинулся ко мне. — Рядышком побудем, как братки.

В детстве у нас было так много общего, что и теперь есть все основания испытывать чувство родства. Если бы не он, и нынче еще не приехал бы я в эти места: жена отговаривала от поездки — сын казался ей слишком слабым для дальней дороги.

— Зря не взяли Алешку на покос, вот уж зря. И ты тоже, комаров испугался, слепней, мол, много. Думаешь, некусаный проживет. — Леньке казалось, что мы вообще плохо воспитываем будущего мужчину. — Ты вспомни себя-то. А не сумеешь, так я скажу. Соседка вечор, глядя на тебя, вспоминала какой ты шустрый сызмала был. Матерь тебя годовалого на утине под кустиками усаживала в сенное гнездо. И целый день сидишь да хлебную жеванину сосешь. Порявкаешь и снова молчок… Ты соседку послушай как-нито. Про матерь твою она много хорошего помнит…

Ехали бором. Сосны приветливо качали вершинами, а в небе весело бежали стаи белых облаков. За лесом открылась просторная поляна, разделенная извилистой синей рекой, похожей на ленту. По мелководью бродили сытые коровы, изредка наклонялись, словно что высматривали. Над обрывом, покачивая ногами, сидел пастух в соломенной шляпе с разлохмаченными краями. Кажется, не зрением, а сердцем я узнал: это дядя Ваня! Но почему он тут, в чужих лугах?

— Иван Дементьев, вишь, в прежней своей должности. — Леонид высоко вскинутой рукой помахал пастуху. Тот встал, приложил руку к шляпе и долго глядел на торопливую машину, быть может, узнавал всех, кто едет.

Когда мы, миновав низину, снова скрылись в лесу, сзади будто бы знакомо щелкнул кнут и заиграл пастуший рожок. Эти звуки перенесли меня в давнее утро.