Заветы

Они спросили, счастлива ли я, и я потрясла головой. Потом они посмотрели на мою татуировку и сказали, что я очень особенная, раз так страдала ради Господа, – я знаю, что Господь холит и лелеет меня, и они рады, что я это знаю. И Галаад тоже будет холить меня и лелеять, потому что я – цветок драгоценный, всякая женщина – драгоценный цветок, и особенно всякая девушка моих лет, и если я попаду в Галаад, мною там будут дорожить, потому что я особенная, меня будут защищать, и никто – ни один мужчина – никогда не сделает мне больно. А этот мужчина, который со мной, – он меня бьет?

Так врать про Гарта было мерзко, но я кивнула.

– Принуждает к плохому?

Я тупо на них вытаращилась, и Тетка Беатрис сказала:

– Принуждает тебя к сексу?

Я кивнула самую чуточку, как будто мне стыдно.

– Одалживает тебя другим мужчинам?

Это было чересчур – мне не удавалось вообразить, чтобы Гарт такое делал, – и я потрясла головой. Тогда Тетка Беатрис сказала, что, может, это он просто пока не собрался, но если я останусь с ним, до этого дело тоже дойдет, от подобных мужчин иного не жди – они берут себе девушек, прикидываются, будто любят, а вскоре уже продают их направо и налево, лишь бы платили.

– Свободная любовь, – брезгливо сказала Тетка Беатрис. – Какая там свобода? Все за плату.

– Да и любви никакой, – сказала Тетка Дав. – Почему ты с ним?

– Я не знала, куда еще пойти, – ответила я и разрыдалась. – Меня дома били!

– В домах у нас в Галааде никогда никого не бьют, – сказала Тетка Беатрис.

Тут вернулся Гарт и изобразил возмущение. Цапнул меня за руку – за левую, со шрамами, – и вздернул на ноги, и я заорала, потому что было больно. Он велел мне заткнуться и объявил, что мы уходим.

Тетка Беатрис сказала:

– Можно с вами поговорить?

Они с Гартом отошли подальше, а Тетка Дав протянула мне платок, потому что я плакала, и сказала:

– Можно тебя во имя Господа обнять?

И я кивнула.

Вернулась Тетка Беатрис и сказала:

– Можем идти, – а тетка Дав ответила:

– Хвала.

А Гарт ушел. Даже не оглянулся. Я с ним не попрощалась и от этого заплакала еще горше.

– Уже все хорошо, тебе ничего не грозит, – сказала Тетка Дав. – Крепись.

То же самое говорили в «СанктОпеке» беженкам из Галаада, только те пришли оттуда сюда, а не наоборот.

Тетка Беатрис и Тетка Дав шли впритирку ко мне, с боков – чтобы никто меня не трогал, пояснили они.

– Этот молодой человек тебя продал, – презрительно сообщила Тетка Дав.

– Да? – переспросила я.

Гарт меня не предупреждал.

– Я попросила – и готово, – сказала Тетка Беатрис. – Вот как он тебя ценил. Тебе еще повезло, что он продал тебя нам, а не сутенерам. Запросил кучу денег, но я сбила цену. В итоге согласился на полцены.

– Грязный безбожник, – сказала Тетка Дав.

– Он сказал, что ты девственница, – ты бы тогда обошлась дороже, – сказала Тетка Беатрис. – Но ты ведь нам сказала другое?

Я срочно пошевелила извилинами.

– Я хотела, чтоб вы меня пожалели, – прошептала я, – и взяли с собой.

Они переглянулись через мою голову.

– Мы понимаем, – сказала Тетка Дав. – Но отныне говори только правду.

Я кивнула и дала слово.

Привели они меня в квартиру, где жили сами. Я раздумывала, не та ли это квартира, где нашли мертвую Жемчужную Деву. Я, впрочем, планировала открывать рот как можно реже: не хотелось все запороть. И повиснуть на дверной ручке тоже не хотелось.

Квартира была по последнему слову. Две уборные, в каждой ванна и душ, и громадные окна, и большой балкон, а на нем в бетонных кадках настоящие деревья. Вскоре я выяснила, что дверь на балкон заперта.

До смерти хотелось в душ: я смердела слоями собственной шелушащейся грязной кожи, и по́том, и ногами в старых носках, и вонючей грязью из-под моста, и фритюром из фастфуда. Квартира была такая чистая, в ней пахло цитрусовым освежителем воздуха, и от меня, наверное, несло очень сильно.

Когда Тетка Беатрис спросила, хочу ли я в душ, я мигом закивала. Только осторожнее, сказала Тетка Дав, у тебя же рука: не мочи ее, а то можно коросту содрать. Должна признаться, меня тронула их забота, пусть и фальшивая: им не улыбалось везти в Галаад гниющую тушку вместо Жемчужины.

Когда я в пушистом белом халате вышла из душа, моя прежняя одежда исчезла – там все такое грязное, что без толку стирать, сказала Тетка Беатрис, – и они выложили мне серебристое платье, как у них.

– Мне ходить в этом? – спросила я. – Я же не Жемчужная Дева. Я думала, Жемчужные тут вы.

– И те, кто собирает, и тех, кого собирают, – все Жемчужины, – сказала Тетка Дав. – И ты тоже. Драгоценная Жемчужина.

– Поэтому ради тебя мы и пошли на такой риск, – сказала Тетка Беатрис. – Мы здесь в кольце врагов. Но ты не бойся, Агата. Мы тебя защитим. Так или иначе, – сказала она, – хотя формально я и не Жемчужная Дева, мне придется надеть платье, чтобы выехать из Канады, потому что канадские власти сворачивают экспорт несовершеннолетних новообращенных. Считают это торговлей людьми – и совершенно зря, – прибавила она.