Зависимость и ее человек: записки психиатра-нарколога

Ирина задумывается.

– Он чист уже шесть лет. Я знаю, что срывы случаются, и мне страшно даже подумать об этом. Но я почти верю, что срыв – это не про него. Мне хочется верить в это. Я молюсь за него, за себя, за нашу семью. Я знаю, что миллионы людей находятся в таком положении, в котором находился он, и в таком, в каком находилась я. И я им сочувствую. Напиши в своей книге. Напиши, что я им очень, очень сочувствую.

– Что вам в итоге помогло?

– Я понял, – говорит Арман, – что обязан позаботиться о себе, если хочу позаботиться о своих близких. Одного без другого не бывает.

– Бог, – говорит Ирина. – Я знаю, что ты неверующий. Но я молилась, и Бог нам помог. Я любила. Я боролась за свою семью.

– Чего бы ты пожелала тем, кто сейчас на твоем месте?

– Если ваш зависимый близкий делает хоть что-то, чтобы выкарабкаться, помогите ему. Это может длиться долго, вам может быть очень тяжело. Но не сдавайтесь.

7

Надпись γνῶθι σεαυτόν – «познай самого себя» – была сделана в одном из центров греческой жизни, впоследствии ставшем центром человеческого сообщества. Что же следует познать в себе самом, когда мы предельно обеспокоены жизнью нашего ближнего и его зависимостью? Что мы должны познать, прежде чем предложить помощь?

«Ужасный брак человека с самим собой» – так определял зависимость Шарль Бодлер. Если нас самих обошла участь «ужасного брака», если мы не страдали и не страдаем никотиновой, алкогольной или какой-то другой зависимостью, нам может показаться глупостью и абсурдом та настойчивость, с которой люди удерживают себя внутри своей зависимости, та остервенелость, с которой они защищают свою зависимость от нас, и та обескураживающая регулярность, с которой они после каждой попытки воздержания возвращаются в аддиктивное лоно. Моя собственная никотиновая аддикция, этот долгий и нелепый опыт применения дымовой завесы для защиты непонятно чего непонятно от кого, помогает мне с пониманием и сочувствием относиться к тем, кто употребляет психоактивные вещества. В моей аддикции не было логики, мой внутренний мир был угнан и перекрашен в другой цвет, я обслуживал неведомые процессы в своей голове, не совсем понимая, хочу ли это прекратить, и не веря, что смогу. На первичном приеме пациенты часто спрашивают, употреблял ли нарколог то или иное вещество, и склонны доверять доктору, если у него был опыт употребления и тем более если была зависимость и он ее преодолел. Но даже без собственного опыта аддикции каждый мог бы назвать несколько случаев, когда мы не то или не тех любили: не на то тратили время, силы, мысли, чувства, не тем увлекались, не то ценили. Не те решения могут превратить жизнь во что-то плохое, тяжелое, бессмысленное. Боюсь, такое встречается сплошь и рядом. Живут люди свои статистические 70–80 лет и умирают, сожалея не о том, что жизнь завершилась, а о том, что она была не так прожита.

Мне понятна потребность Лоис Уилсон нащупать собственный путь исцеления. Опыт Билла и других алкоголиков навел ее на мысль, что она сама, возможно, как-то не так проживает свою жизнь. Когда один из алкоголиков возмутился, что жены собираются и сплетничают, Билл ему ответил: «Они пытаются выбраться из-под обломков, оставленных нами. Они пытаются выздороветь. Как и мы с вами». Я бы к этому добавил, что необязательно быть созависимым, чтобы иметь потребность что-то делать с собой и своей жизнью. Необязательно оглядываться в поисках того, кто оставил эти «обломки». Собственно, это могут быть и не обломки, а стройматериалы, которые валяются тут и там, и, глядя на них, ты вдруг вспоминаешь: «А ведь я собирался построить хорошую жизнь!» Достаточно быть человеком, который сознает себя, жизнь, ее конечность. Наши зависимые ближние, их зависимость, их год за годом разрушающаяся жизнь – лучшее напоминание, что есть еще и мы сами, живые, способные любить и испытывать боль, нуждающиеся в любви, мечтающие о такой жизни, которая стоит того, чтобы быть прожитой.

Познай самого себя…