Но если счастье – которое на самом деле означает «удобство» – возможно большего числа людей станет нормой, то, как показывает Гартман, возникает странное извращение: вещей, которые могут рассматриваться как полезные с точки зрения максимально широкого распространения удобств, так много, и они так разнообразны, что конечная цель исчезает из виду за вопросами распределения и становится утилитаристской. К несчастью, это смещение понятий не просто вводит в заблуждение с теоретической точки зрения, оно также ведет к искажениям в самой социальной сфере, где, согласно Гартману, она порождает сдвиг к негативизму или к бессодержательности: «Социальный эвдемонизм… оборачивается редукцией и обеднением ценностного чувства, а в своем крайнем проявлении – чистым ценностным нигилизмом»[310]
.Спустя несколько страниц Гартман подчеркивает значение зависти для этой поразительной морали Нового времени. Он говорит об опасности ложных ценностей, особенно в социальной жизни: «Подчиненный, работающий, эксплуатирумый – или тот кто себя таковым считает – неизбежно пребывает в уверенности, будто обеспеченный счастливее его. Он видит, что тот имеет все, к чему он сам безуспешно стремится. Того, что в действительности за этим стоят совершенно иные ценности – образование, культура, знание – и что за эти ценности приходится также дорого платить неудовольствием, он не видит. Ему не ведома тяжесть духовного труда и высшей ответственности»[311]
.Социальный эвдемонизм
Критикуя социальный эвдемонизм, Гартман указывает на безответственность «близоруких общественных лидеров», злоупотребляющих этой фальсифицированной ценностью, т. е. завистью к тем, кто якобы счастливее, чтобы, «пообещав массам близкое всеобщее счастье, увлечь их тем самым к тому или иному действию. Подобное очковтирательство является средством всюду, где бывает нужно привести инертные массы в движение»[312]
.Он имеет в виду зависть, когда он, развивая свою мысль, утверждает, что этот обман «обращен к низшим человеческим инстинктам, к созданию самых низких ценностей, и провоцирует такие страсти, которые потом не обуздать. Но тагедия здесь в том, что и такое провоцирование основывается на заблуждении».
В завершение своего критического анализа Гартман, очевидно с учетом времени написания «Этики», указывает на неизбежное разложение эвдемонистических социальных движений в силу того, что источником их энергии была зависть: «Если обычный человек поддается такому заблуждению, это понятно. Если демагог использует обман как средство для достижения своей цели, то такое средство оказывается обоюдоострым мечом в его руках; но с его точки зрения оно имеет смысл. Если же философ соблазняется на то, чтобы еще и дать заблуждению «обоснование» и сообщить ему авторитет, то это означает либо отсутствие совести, либо глубочайшее нравственное невежество. Тем не менее социальные теории Нового времени с момента своего возникновения сразу же вступили на этот порочный путь; и бедой социального движения вплоть до наших дней является то, что сохранился и перешел по наследству именно этот способ образования их идей… Здесь, как и во многих других областях нашей моральной жизни, основная работа еще впереди»[313]
.На этом месте Гартман прерывает свои рассуждения. Несомненно, то, что он имел в виду – это социальная философия, способная доказать, как можно выполнять некоторые альтруистические задачи, не эксплуатируя зависть. Может быть, это невозможная задача, потому что чувство зависти имеет гораздо более важное значение для наших межличностных оценок, чем когда-либо предполагал Гартман.
Эжен Рега
Единственным, кто посвятил зависти целую монографию, был Эжен Рега. Двести пятьдесят с лишним страниц его книги «Зависть» – это 24 главы, посвященные группе феноменов, из которых состоит зависть в более узком смысле. Книга вышла в 1932 г. Начиная с 1900 г., у Рега довольно регулярно выходили книги, в основном по государственному праву, а также об экономике войны, о дипломатии и государственном администрировании.
Рега цитирует Спинозу, согласно которому человеческие страсти и их атрибуты относятся к естественным процессам, поддающимся рациональному толкованию. Он начинает с отрывка из «Тартюфа», смысл которого сводится к тому, что завистливые люди умирают, но зависть остается жить. Рега считает ревность матерью зависти и отмечает, как часто одну принимают за другую. Однако он полагает, что зависть охватывает большее поле, чем ревность. Значение и той и другой в социальной жизни очень велико: они представляют собой наиболее активные и мощные мотивы нашего поведения. Если бы было возможно записать ревность и зависть человека таким же способом, как записывают электрические импульсы его мозга, то было бы относительно просто объяснить другие его аффекты и его поведение.